А.С. Акимова

(Москва, ИМЛИ РАН)

ЭТТОРЕ ЛО ГАТТО ОБ И. БАБЕЛЕ

В Италии «мода» на Россию появилась после революции и вызвала, по признанию писателя Б.К. Зайцева, с одной стороны, «шум дел корыстных и рекламных», с другой, внимание и настоящую любовь. Образцом искреннего бескорыстного интереса к русской культуре стал профессор, переводчик Этторе Ло Гатто, основатель, составитель, редактор и главный сотрудник журнала литературы, искусства, истории (“Rivista di Letteratura. Arte. Storia”) «Россия» (“Russia”. Napoli, Riccardo Ricciardi Ed., 1920–1921, 1923–1926). В журнале публиковались переводы русской поэзии и прозы XIX–XX вв., статьи об искусстве, рецензии на новые книги и переводы, хроника культурной жизни и связанных с Россией мероприятий в Италии, ноты. 

По признанию итальянского слависта, творчество И. Бабеля, Л. Лунца и других советских писателей ему открыл М. Горький. Ло Гатто часто бывал у него на вилле «Иль Соррито», где познакомился с гостями Горького — писателями Ф. Гладковым, Вс. Ивановым, Л. Леоновым, В. Лидиным, Л. Никулиным, А. Соболем, К. Фединым. Именно Горький отобрал для Ло Гатто книги современных авторов, и, действительно, вскоре статьи о творчестве Л.Н. Сейфуллиной и «Серапионов» Л. Лунца, М. Зощенко, Вс. Иванова и переводы их произведений на итальянский язык были опубликованы на страницах журнала «Russia». 

Первый номер журнала за 1925 г. открывал раздел, подготовленный Ло Гатто, «Современные прозаики. Новые имена. 1. И. Бабель». В небольшом предисловии он писал о Бабеле как об авторе «Одесских рассказов» и «Конармии», который начал публиковаться в советских журналах («Леф», «Красная новь» и др.), но чье имя уже хорошо известно в эмигрантской критике и печати («Современные записки», «Воля России»): «…зрелый талант, хороший рассказчик, владеющий стилистическими приемами в воссоздании простого народного языка и умелый психолог в своих стремительных зарисовках страждущего человечества». Для представления итальянскому читателю Ло Гатто перевел шесть рассказов Бабеля из «Конармии»: «Письмо», «Смерть Долгушова», «Дьяков», «Колесников», «Прищепа», «Соль», которые публиковались в журнале «Леф» (1923. № 4) под заголовком «Из книги “Конармия”». Большую часть предисловия Ло Гатто занимали переведенные на итальянский язык цитаты из статьи А. Воронского «Литературные силуэты» (Красная новь. 1924. № 5. С. 276–291) об эпичности и физиологичности «миниатюр» Бабеля, о простоте и ясности его стиля, интернациональности таланта писателя. 

Ло Гатто является основоположником славистики в Италии. Он открыл для итальянского читателя и, прежде всего, для славистов (см., например, статью Ренато Поджоли, опубликованную в 1930–1931 гг. в «Журнале славянских литератур» (“Rivista di Lettere Slave”) о «Конармии») имя Бабеля. Ло Гатто сожалел лишь об одном: «Никогда не встречал я Исаака Бабеля, которого впервые представил в “Russia”».

Сведения об авторе: Акимова Анна Сергеевна — к.ф.н., с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН; e-mail: imli21@mail.ru

Л.Н. Анпилова

(Старый Оскол)

ТРАДИЦИИ ИСААКА БАБЕЛЯ В ПРОЗЕ НИКОЛАЯ ЗАРУДИНА

Исследователями не раз была отмечена сложность повествовательной структуры «Конармии», в которой позиция автора определяется динамичным взаимодействием нескольких героев-рассказчиков и образом главного героя-повествователя. Анализ сказовой поэтики «Конармии» ведется в разных направлениях. Нам особенно близка позиция Н.Л. Лейдермана, который первым в отечественном литературоведении выделил смысловую доминанту в пестром многоголосии «Конармии» — мотив осквернения святынь и образ библейского слога, которые, по мнению ученого, и формируют аксиологию бабелевского текста. Эта смысловая доминанта сказового слова «Конармии» обнаруживается и в произведениях других писателей о Гражданской войне, в частности, первом прозаическом произведении Николая Зарудина — рассказе 1925 г. «Колчак и Фельпос». 

Сказовая интонация рассказа Зарудина проявляется в установке на устно-произносимое слово, речевые жесты, индивидуальные словечки малограмотного рассказчика. С первых же строк отчетливо различима и особая бабелевская стилистика, основанная на «смешении» высокого и низкого, бытового и героического — это создает своеобразный комический эффект.

Основу сюжета составляет противостояние двух главных героев: Сашки Колчака и его антагониста — Фельпоса. В отличие от большинства бабелевских персонажей они находятся по одну сторону баррикад.  

Образ Сашки Колчака строится на рассказе о поступках героя и через его прямое слово. «Дешевый и ненастоящий человек», — так характеризует его рассказчик. Сашка способен на воровство, для него не имеет ценности семья, его слово — потоки брани. И именно в поле нарушения нравственных запретов (воровства, поругания ценности семьи, бранного слова) развивается противостояние главных героев. Фельпос оказывается единственным человеком в отряде, прямо реагирующим на нарушение нравственных запретов. Он порицает, но он и жалеет, он называет вещи своими именами, но он и сочувствует. В финале рассказа Фельпос приносит себя в жертву, спасая жизнь своих товарищей, попавших в плен. Этот поступок приводит к неожиданному результату — покаянию Сашки Колчака. Таким образом, в финале рассказа Зарудина отчетливо выявляются главные нравственные мотивы — мотивы жертвы и покаяния. 

Сказовое повествование, обращение к былинному слову, выявление нравственных коллизий, в свою очередь, обнажают высшую надмирную правду — ценность отдельной человеческой жизни. Именно к этому выводу приходили писатели 1920-х гг. в своих лучших произведениях о Гражданской войне (И. Бабель, Вс. Иванов, Л. Сейфуллина и др.).

Сведения об авторе: Анпилова Лариса Николаевна — к.ф.н., независимый исследователь; e-mail: anpilova_ln@mail.ru

Г.А. Антипова

(Москва, Государственный музей В.В. Маяковского)

ФАКТ И МИФ В ЛЕФОВСКОЙ ЭСТЕТИКЕ И КИНОЯЗЫКЕ 

1920–1930-Х ГОДОВ

В основе теории и эстетики ЛЕФа лежало положение об «искусстве факта». Однако этот факт мыслился основой новой мифологии. «Факт» при этом важен не сам по себе, а как указание на нечто вне себя, то есть как символ. Таким образом, как ни парадоксально, фактографическое искусство неизбежно превращалось в символическое.

Определение «факта» как основы кино требовало поправок на киноспецифику. При нехватке документального материала он инсценировался. В игровых лентах искали правду факта в фильмах по производственному сценарию. 

В «Броненосце Потемкине» С.М. Эйзенштейна реальная одесская лестница (на которой не было никакого массового расстрела) «выросла в лестницу Иакова» (В.Б. Шкловский), а Броненосец стал Предтечей нового Спасителя — Революции. В «Октябре» Эйзенштейн добился того, что вымышленная действительность (штурм Зимнего, пролетка на разведенном мосту) стала восприниматься как факт и в этом качестве легла в основу мифа об октябрьском перевороте (наряду с соответствующими местами из «Ленина» и «Хорошо!» В.В. Маяковского). Был ли факт на самом деле фактом, уже не имеет значения. 

В 1930-е гг. в официальном определении «социалистического реализма» оказались замаскированы и лозунг литературы факта («правдивое изображение действительности»), и установка на миф («в ее революционном развитии»). В 1930-е гг. уже не в порядке эксперимента, а совершенно официально подбирались или создавались факты, служащие основой мифа. Но явный символизм, а тем более отсылки к уже известным мифам, особенно христианским, категорически не приветствовались. Попытка Эйзенштейна мифологически интерпретировать историю Павлика Морозова («Бежин луг») была осуждена (первоначальный сценарий был написан А.Г. Ржешевским, переработан И.Э. Бабелем), а фильм уничтожен. Центральным эпизодом сценария и фильма был разгром церкви, трактованный как народный праздник и параллель обрушению храма Самсоном. Позднее в «Александре Невском» Эйзенштейн полностью вписался в жанр советской мифологизирующей биографии. Заключительный монолог героя предусматривался каноном исторического фильма 1930-х гг., но только слова «Кто с мечом нам придет, от меча и погибнет» массовое сознание восприняло как реальность. При этом архетипическая подоснова мифа, как и положено, почти не угадывается.

Другим путем пошел Д. Вертов в фильме «Три песни о Ленине». Три части фильма представляют жизнь и смерть Ленина как притчу о пророке, посетившем землю и волшебно преобразовавшем ее. Неслучайно материалом фильма избрана Средняя Азия, которая мыслится еще более архаичной, чем была на самом деле: автор фильма встает на позицию мифологического сознания, для которого всякое преобразование — действие и проявление неведомых могущественных сил, и эта сила — Ленин. Документальность фильма ручалась за его фактичность, но мифологический эффект, как было установлено впоследствии, создавался монтажными средствами.

Вывод: одной из важнейших задач, вытекавших из теорий ЛЕФа, было превращение факта в символ. В 1930-е гг. способы ее решения трансформировались как по внутренним мотивам художников, так и вследствие изменения партийных требований к искусству. Но сама задача не была упразднена и в некотором смысле стала основой искусства сталинской эпохи. 

Сведения об авторе: Антипова Галина Александровна — н.с. Государственного музея В.В. Маяковского; e-mail: gal.antipova@mail.ru

Е.А. Беликова 

(Москва, ИМЛИ РАН)

ОДЕССА 1919 ГОДА В ПОВЕСТИ А.Н. ТОЛСТОГО 

«ПОХОЖДЕНИЯ НЕВЗОРОВА, ИЛИ ИБИКУС»

Толстой работал над повестью «Похождения Невзорова, или Ибикус» в 1923–1924 гг., в основном когда уже вернулся из эмиграции. Характерной особенностью произведения является его автобиографизм. Это доказывают выявленные основные источники: дневники Толстого и статьи писателя в московских и одесских газетах 1917–1923 гг.

Как правило, рассказывая о жизни главного героя в новом городе, Толстой в «Похождениях Невзорова» давал читателю представление о центральных улицах и ресторанах, настроениях общества. При этом автор описывал атмосферу такой, какой запомнил ее сам, находясь осенью 1917 — летом 1918 г. в Москве, осенью–весной 1919 г. в Одессе, весной–летом 1919 г. в Константинополе. 

В «Похождениях Невзорова» Толстой «поселил» своего героя в Одессу в конце февраля 1919 г., т. е. за месяц до объявления об эвакуации. Событиям этого периода посвящена вторая книга повести, в которой писатель упомянул важнейшие районы и улицы Одессы (Дерибасовская, Приморский бульвар, район Пересыпи), описал обстановку кафе «Фанкони», «Робина» и гостиницы «Лондонская», а также экономический кризис, набеги налетчиков и валютные махинации местных дельцов, реакцию русских беженцев на прибывшие союзнические войска. 

Отличительной чертой одесских страниц повести является ряд указаний на военные события зимы — весны 1919 г. Толстой дал представление о составе союзнических войск, находящихся в городе, и их оснащении, назвал ключевые позиции в обороне Одессы, упомянул имена генерала Ф.А.Ж. Д’Ансельма (командующего союзными оккупационными войсками Антанты), А.В. Шварца (командующего русскими войсками) и др. 

Одна из центральных сюжетных линий в одесских эпизодах связана с борьбой белой и красной контрразведок в городе. Мы знаем один из источников писателя: в дневнике Толстого за 1919 г. сохранилось две записи, сделанные после разговоров с неким Ливеровским, об обстоятельствах поимки и казни большевистского разведчика графа Георгия де Лафара (в повести он послужил прототипом графа Шамборена).

Достоверность одесских событий подтверждается воспоминаниями современников: например, офицера добровольческой армии В. Майбородова и участника большевистского подполья Ф. Анулова — об обстановке в феврале–апреле 1919 г. в Одессе, генерал-майора К.И. Глобачева — об эвакуации из Одессы на пароходе «Кавказ» и первом месяце жизни на острове Халки.

Ко времени написания повести было опубликовано много личных впечатлений о событиях революции и Гражданской войны. Так, в период с 1921 по 1924 гг. вышло 12 номеров журнала «Архив русской революции», в которых публиковались документы и воспоминания. Сопоставление свидетельств современников, появившихся в начале 1920-х гг., с текстом «Похождений Невзорова» показывает, что Толстой при создании повести ориентировался на возникшую тенденцию фиксировать личные впечатления.

Сведения об авторе: Беликова Екатерина Андреевна — н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН; e-mail: katiya.iz@gmail.com

О.В. Быстрова 

(Москва, ИМЛИ РАН)

И. БАБЕЛЬ НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА

«НА ЛИТЕРАТУРНОМ ПОСТУ» 

Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда № 20-18-00394 «“Стенограмма”: Политика и литература. Цифровой архив литературных организаций 1920–1930-х гг.», https://rscf.ru/project/20-18-00394/)

Предметом рассмотрения настоящих тезисов являются материалы о творчестве И.Э. Бабеля, опубликованные в журнале «На литературном посту». 

Первый номер журнала вышел 5 марта 1926 г.; в подзаголовке значилось «двухнедельный журнал марксистской критики». 

Творчество Бабеля на страницах журнала «На литературном посту» явилось предметом многих статей и заметок, из которых условно можно выделить пять направлений в классификации упоминаний. 

Первое — это критические статьи, в которых анализируются тексты писателя. К этой категории можно отнести статьи В. Полянского «Бабель» (1926. № 3. С. 27–33). Сюда же следует отнести и критические обзоры по проблемам пролетарской литературы (например, статьи В. Ермилова «Проблема живого человека в современной литературе и “Вор” Леонова» (1927. № 5–6), А. Исбаха «Красная армия в советской литературе» (1927. № 20) и др.). 

Второе направление — это критика позиции критиков, высказавшихся о творчестве Бабеля. К этой категории следует отнести статьи постоянного автора журнала В. Ермилова, полемизировавшего со своими собратьями по различным темам, среди которых зачастую объектом становится творчество Бабеля (см.: «Ученик гимназии Шкловского (против формалистского эпигонства)» (1929. № 7) и др.). 

Третье направление — это статистические данные о чтении в библиотеках книг советских авторов (в том числе Бабеля), а также по продажам книг. Такие обзоры были характерны для журнала вплоть до 1929 г. 

Четвертое направление — это группа статей, в которых приводятся факты влияния личности и творчества Бабеля на советских авторов; например: А. Зонин «Пролетарский реализм (о “Разгроме” Фадеева)» (1927. № 8), М. Григорьев «Литературный Гомункулюс: о творчестве В. Каверина» (1930. № 23–24), рецензия М. Эгарта на книгу К. Финна «Мой друг» (1930. № 21–22) и др. 

К пятому направлению относятся пародии на тексты Бабеля (см.: Анемподист Архимедов [псевдоним не раскрыт] эссе «Ржавое железо: копилка литкурьезов» (1927. № 21), А. Архангельский (1929. № 17), и др.). 

Затронутая тема, связанная с биографией писателя и, одновременно, с биографией журнала, представляется нам стратегически важной для понимания развития литературного процесса ХХ в., тем более что источниками информации послужили номера журнала «На литературном посту», позволившие увидеть политические и критические перспективы редакции журнала в отношении определенного автора, в данном случае — Бабеля. 

Сведения об авторе: Быстрова Ольга Васильевна — к.ф.н., с.н.с. Отдела изучения и издания творчества А.М. Горького; e-mail: bova.09@yandex.ru

М.Я. Вайскопф

(Еврейский университет в Иерусалиме)

БАБЕЛЬ И ПРЕДСКАЗАНИЯ О ХОЛОКОСТЕ 

В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ ПЕРВОЙ ТРЕТИ ХХ ВЕКА

В 1923 г., когда «Протоколы сионских мудрецов», задолго до того изданные в России, уже стали международным бестселлером, вышли предсказавшие Холокост «Необычайные похождения Хулио Хуренито» И.  Эренбурга, где живописались всемирные «торжественные сеансы уничтожения иудейского племени». Понятно, что они непосредственно подсказаны были недавними массовыми погромами. Между тем с иудаистской точки зрения ничего принципиально нового в этих бедствиях, а равно и во всемирном еврейском изгнании не было. Как кара за вероотступничество и грехи они были предсказаны в Библии еще на самом пороге Земли Обетованной: «Предаст тебя Господь на поражение врагам твоим <…>. И рассеет тебя Господь по всем народам, от края земли до края земли <…>. Но и между теми народами не успокоишься ты, и не будет покоя ступне твоей, а даст Господь тебе там сердце встревоженное, тоску и скорбь души» (Втор. 28: 25, 64–67). Это именно та неуемная динамика и турбулентность, которые так возмущают фельдшера-антисемита в поздней бабелевской «Дороге». А в его более раннем «Замостье» мужик, взволнованный массовым истреблением евреев, предсказывал то, что позднее назовут Холокостом: «Их после войны самое малое число останется». Неведомо для себя он лишь повторил вердикт из Второзакония: «И останется вас мало, тогда как множеством подобны были вы звездам небесным» (Втор. 28: 62). Тем не менее, согласно Писанию, неотвратимые ужасы изгнания завершатся все же собиранием из рассеяния и возвращением народа на родину: «Хотя бы заброшены были твои на краю неба, и оттуда <…> приведет тебя Господь Бог твой в землю, которой владели отцы твои, и будешь ты владеть ею». (Втор. 30: 4–5). 

В антисемитском сознании эта перспектива, естественно, демонизировалась, подчас смыкаясь с расистскими фантазиями о желто-еврейском заговоре. Наиболее примечателен тут роман «Гнев Божий» В. Крыжановской, бульварно-оккультной писательницы черносотенного пошиба, напечатанный впервые в 1910 г. и переизданный в 1917-м. Сдвоенную опасность она располовинила. В ее книге предрекалось, что морально обессиленный пацифистский Запад в начале XXI в. захватят китайские модернизированные орды. Виновниками европейской деградации китайцы сочтут евреев и в одночасье уничтожат «многие миллионы» из них. Однако уцелевшие сумеют оправиться от катастрофы и создадут еврейское государство: графоманская фантазия на тему будущей Шоа и последующего создания государства Израиль. Осенью того же рокового 1917 г., когда роман был переиздан, в Самаре молодой Л. Выготский от первого лица повторил пророчества о грядущем Холокосте: «Времена инквизиции прошли, но они покажутся раем по сравнению с тем, что будет»; «Все роды смерти надвигаются. Кара и гнев Божийужасны»; «Все идет в пропасть. Надвигается гибель».

Вне собственно религиозного круга мысли более всего впечатляют, однако апокалиптические прогнозы Владимира (Зеева) Жаботинского — самого даровитого и одинокого из сионистов, а также видного публициста, романиста и переводчика, оказавшего, среди прочего, ощутимое влияние на русскую культуру. И до, и особенно после прихода Гитлера к власти он постоянно предсказывал неминуемое уничтожение миллионов евреев, единственной альтернативой которому он считал их «эвакуацию» на территорию будущего еврейского государства. Так, в 1935 г. он заявил, нечаянно вторя Выготскому: «Мы стоим на краю бездны, пред лицом катастрофы, надвигающейся на всемирное гетто». Но его предсказания осмеивались и отвергались. Он умер в 1940 г., не дожив до воссоздания еврейского государства в 1948-м. Не сомневаясь в разгроме Гитлера, он предвидел, однако, и его отсроченный антисемитский реванш. В своей последней книге, изданной лишь посмертно, в 1942 г., Жаботинский писал: «Семена нацизма, густо замешанного на ненависти к евреям, прорастут вновь после поражения Третьего рейха в войне». В сегодняшнем антиизраильском контексте нам остается лишь повторить фразу из его предвоенной (май 1939 г.) речи: «Кто посмеет сказать, что мой анализ неправилен? Кто скажет, что реальность опровергла меня?»

Сведения об авторе: Вайскопф Михаил Яковлевич — PhD, преподаватель Еврейского университета в Иерусалиме; e-mail: michweisskopf@gmail.com

Г.Н. Воронцова

 (Москва, ИМЛИ РАН)

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА А.Н. ТОЛСТОГО 1914−1917 ГОДОВ:

ОБЩЕЕ И ИНДИВИДУАЛЬНОЕ В ОСМЫСЛЕНИИ 

ВОЕННОЙ ТРАГЕДИИ

Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда № 23-28-01239 «От факта к художественному образу — осмысление Первой мировой войны в творчестве прозаиков и поэтов — А.Н. Толстого, Н.С. Гумилева, С.А. Есенина, В.В. Маяковского, И.Э. Бабеля», https://rscf.ru/project/23-28-01239/.

Тема Первой мировой войны занимала одну из ведущих позиций в творчестве Алексея Николаевича Толстого с конца лета 1914 г. Уже в августе он заявил о себе как о писателе, который о войне думает и о войне пишет. На протяжении этого месяца на страницах московской газеты «Русские ведомости» были опубликованы его посвященные войне статьи: «Трагический дух и ненавистники», «Макс Вук», «Париж» и «Пленные». В том же году писатель выступил автором предисловия к первому выпуску нового периодического издания «Великая война в образах и картинах», которое вышло в Москве осенью 1914 г. Тогда же, став военным корреспондентом «Русских ведомостей», Толстой отправился на фронт. В начале сентября он побывал на Волыни, а в октябре — в Галиции. Корреспонденции писателя из зоны боевых действий составили книгу «На войне» (1915), которая не затерялась в потоке аналогичной беллетристики и сразу попала в поле зрения отечественной критики. Тексты писателя провоцировали авторов критических статей на собственные размышления о происходивших в стране событиях, став точкой отсчета разговора о войне, постепенно приобретавшей характер мирового бедствия. Военные маршруты Толстого 1914 г. по Волыни и Галиции удивительным образом совпали с военными дорогами его младшего современника, Исаака Бабеля, пройденными в 1920 г. в составе Первой конной армии. Оба писателя ранее не соприкасались с военным бытом, были мало осведомлены о логике ведения боевых действий и законах войны. Вполне очевидна и даже закономерна занятая ими в те дни позиция, прежде всего позиция наблюдателей, все усилия которых направлены на то, чтобы разобраться в происходивших событиях. Это общее было подмечено критиками, писавшими о «конармейских» рассказах Бабеля и циклах военных очерков Толстого. Однако существовало и то, что их разделяло. Так, критики писали, что основным вопросом военной прозы Толстого был вопрос «о смерти и о человеке, не воине, а именно о человеке, дерущемся на фронте», при этом сам писатель был далек от смакования увиденных на войне ужасов. Страницы «конармейских» рассказов Бабеля, напротив, заполнены такого рода подробностями войны, страшными, ужасными, кровавыми. Но они как будто уже никого не пугают и скорее всего воспринимаются читателем как нечто будничное и в то же время характерное для эпохи. Иными словами, военные очерки Толстого 1914 г. были написаны человеком, который только еще вступал в эпоху войн и революций, рассказы Бабеля конармейского цикла — писателем, за спиной которого уже остались Первая мировая война, революция и Гражданская война в России с их новой шкалой ценностей.  

Сведения об авторе: Воронцова Галина Николаевна — к.ф.н., c.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья; e-mail: voroncova.96@mail.ru

В.В. Гендлина

(Москва, НИУ ВШЭ)

РАССКАЗЫ И. БАБЕЛЯ «ГАПА ГУЖВА» И «КОЛЫВУШКА»:

СТРУКТУРА ВРЕМЕНИ В СВЕТЕ МОДЕРНА

В рассказах И. Бабеля начала 1930-х гг. «Гапа Гужва» и «Колывушка» говорится об изменениях в жизни сел, вызванных коллективизацией. Художественное время в этих рассказах отличается ускоренным течением и форсированными переходами от одного состояния к другому, восприятие времени повествователем меняется, а между прошлым и будущим возникают непреодолимые противоречия. 

Причины таких временных сдвигов мы находим в самом материале, к которому обращается Бабель. Ускорение времени связано и с попыткой синхронизировать способ описания событий с тем, как стремительно они происходили в действительности, и заострить внимание на переломе времени, переходности как резких процессах, и с необходимостью ухватить жизнь героев на пике исторических событий. Особенности художественного времени в рассказах мы соотносим с концепцией немецкой исследовательницы Алейды Ассман, которую она описала в книге «Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна». Коллективизацию можно рассматривать как модернизационный сдвиг, которому, по Ассман, присущи такие черты, как перелом времени, фикция нового начала, творческое разрушение, возникновение понятия «историческое», ускорение. Эти предпосылки темпорального режима модерна означают пониженную значимость прошлого перед настоящим и будущим, четкое разделение временных фаз, начало новой жизни, разрушение, когда на руинах появляется нечто новое, и, наконец, небывалое ускорение, связанное с созданием новых форм и условий жизни. 

В докладе отражено, как описанные временные особенности рассказов ведут к радикальным разрывам между прошлым и будущим, к распаду прежнего миропорядка и разрушению связей. Прошлое в обоих рассказах подвергается остракизму и «проигрывает» в своих качествах будущему, которое предъявляет новые требования к человеку и обрывает все связи между ним и его предысторией. 

Сведения об авторе: Гендлина Виктория Владимировна — магистрант факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ; e-mail: vvgendlina@edu.hse.ru

Е.Г. Елина

(Саратовский государственный 

университет им. Н.Г. Чернышевского)

И. БАБЕЛЬ В КОНТЕКСТЕ БОРЬБЫ ЗА ЧИТАТЕЛЯ 

В 1920-Е ГОДЫ

Во второй половине 1920-х гг. И. Бабель был отнесен к писателям-попутчикам. Термин этот ввел Л.Д. Троцкий в книге «Литература и революция», вышедшей в 1923 г. Конечно, имя Бабеля там не звучит, но многие характеристики попутнической литературы позже, уже другими критиками, будут распространены и на него. Для Троцкого понятие «попутчик» не несло в себе отрицательной коннотации, он видел в этом нарождающемся классе писателей будущее литературы.

Рассуждения Троцкого о попутчиках были полностью низвергнуты рапповской литературной критикой. Рапповское отношение к современной литературе, выраженное в декларативно-лозунговых статьях, расширялось за счет мощнейшей кампании по изучению рабочего и крестьянского читателя. Отклики самих читателей, приводившиеся в рапповских изданиях, словно бы случайно согласовывались с отзывами рапповской критики.  Ну какой читатель захочет отклоняться от общей линии! Возникала системно выстроенная цепная реакция: вот вам что думают рабочие читатели о писателе, вот вам статья на эту тему, посмотрим, какую книгу вы попросите теперь в библиотеке и какой отзыв о ней дадите. 

В соответствии с доктриной воспитания рабочего читателя в обзорах книг, востребованных в библиотеках именно рабочими, Бабель упоминается крайне редко. Возможно, Бабель действительно не нравился, был труден, непонятен, возможно, не было умельцев читать Бабеля вслух, передавать его живописные диалоги, чтецы спотыкались на колоритных и не общепонятных словах и выражениях. В результате, конечно, это уже был не Бабель.

Принципиально иную позицию по отношению к попутчикам и к Бабелю занимали сторонники А. Воронского, считавшие, что читатель из любого социального слоя в состоянии отличить хорошую книгу от плохой. Очень сочувственно к Бабелю отнесся Валериан Правдухин, который был уверен в том, что «подлинное ощущение эпохи читатель получает у Бабеля». 

В этой читателецентричной литературно-общественной ситуации Бабель оказался тем писателем, который вызывал на себя огонь. Он был поддержан большевистской критикой, исповедующей эстетическую ценностность художественных произведений, и отвержен массовой, в большинстве своем рапповской критикой, а вслед за ней и читателем, ею выращенным. Бабелем воспользовались: воспользовались цветистым, орнаментальным его стилем, отсутствием прямых авторских оценок, сложностью построения фразы и текста в целом. Его пытались считать попутчиком, но постоянно приклеивали к этому дополнительные ярлыки: революционный попутчик, просто — попутчик, попутчик революции. Возможно, все дело в этой многомерности Бабеля, его невписываемости в какое-то конкретное литературное гнездо, в его художественной самобытности. Рапповцы всегда останавливались, застывали перед неоднозначной писательской фигурой, их беспокоила любая уникальность, и они старались сводить к минимуму разговоры о тех, кто очевидно не попадал в тот или иной разряд. И проще было в комментариях к читательским анкетам сообщить: «Бабеля не читают», чем объяснять, с какими сложностями сталкивается или может столкнуться реальный читатель.

Сведения об авторе: Елина Елена Генриховна — д.ф.н., профессор кафедры общего литературоведения и журналистики Саратовского государственного национального исследовательского университета им. Н.Г. Чернышевского; e-mail: elinaeg@sgu.ru

Г.С. Жарников

(Москва)

ГЕРШЕЛЕ ОСТРОПОЛЕР В «КОНАРМИИ» ИСААКА БАБЕЛЯ  

(«ПАН АПОЛЕК»: АРХЕОЛОГИЯ ОБРАЗА) 

Многие исследователи обращались к центральной новелле конармейского цикла «Пан Аполек». Однако прежде не рассматривался вопрос о связи образа заглавного героя с идишскимфольклорным персонажем Гершеле Острополером, а также с контекстом луфтменша (характерного представителя еврейского местечка), который разрабатывался Бабелем в его ранней прозе. 

В 1918 г. писатель публикует новеллу «Шабос-нахаму», художественную переработку истории о похождениях Гершеле из Острополя. По замечанию Э. Зихера, еврейский народный герой появляется здесь в роли утешителя для русского читателя, голодного и испуганного революцией.

Аполек в начале новеллы полностью повторяет путь Гершеле. И тот, и другой обладают невысоким худощавым телом. Обоих объединяет тема голода, униженного положения и плутовства ради пищи. Противник главных персонажей, напротив, имеет большое тело. Ему противостоят хитрость и ум. Герои вступают во взаимодействие с большим «телом» посредством плутовского трюка. Оба выходят победителями из столкновения с превосходящим противником. Этой победе придается и мифологическое измерение. Здесь реализуется модель «Давид против Голиафа», архетипичная для бабелевской прозы. При этом обоих персонажей сопровождает важный мотив утешения, помощи.

Начиная с ранних рассказов, Бабель формулирует в образе еврея особое отношение к жизни. Его герои обладают всеми отмеченными чертами: маленькое тело, особые стратегии этого тела, мифологический подтекст (Давид — Голиаф), мотивы веселья и победы. Они отличаются трудолюбием, любовью и интересом к жизни, людям, семейными ценностями, представлением о том, что мир есть благо. Характерным для этих персонажей является мотив помощи. Привнеся способы еврейского миропонимания, писатель хочет повлиять на русскую литературу, ее читателя. Все эти герои связаны с образом луфтменша, черты которого Бабель видит и в Гершеле. Затем они проявятся в Аполеке. Для Бабеля эти образы — квинтэссенцияживой философии еврейства. Гершеле — воплощенный смех, резонирующий с писательским мироощущением. Важнейшая черта Гершеле — неподражаемый артистизм персонажа фольклорных историй. 

Таким образом, одна из главных фигур «Конармии» — пан Аполек — обнаруживает связь с еврейской культурой, с Гершеле Острополером, а через него и с образом луфтменша из ранних рассказов автора. Учитывая значимость этих идишских персонажей, их философское наполнение, прочтение образа пана Аполека приобретает дополнительное измерение. 

Сведения об авторе: Жарников Геннадий Сергеевич — к.ф.н., независимый исследователь; e-mail: zharnikov.gs@gmail.com

Эфраим Зихер

(Беэр-Шева, Университет им. Бен Гуриона)

БАБЕЛЬ-МОДЕРНИСТ

При сравнении рассказов «Конармии» с другими произведениями о Гражданской войне в России, такими как «Чапаев» Д. Фурманова или «Разгром» А. Фадеева, встает вопрос о том, насколько Бабель отличается от писателей-современников. Бабель, с одной стороны, — дитя своего времени, с другой, — обладая неповторимым голосом, он занимает особое место в советской прозе 1920-х гг. 

Вместе с тем его тексты отличает необыкновенное эстетическое качество описания повседневного опыта, современности, которое мы находим у Конрада, Джойса и Вулф. 

Дневник, который Бабель вел во время польского похода Буденного 1920 года, и черновики «Конармии» свидетельствуют о глубокой душевной муке и моральной дилемме:идеалы революции и жестокость войны, страдания соплеменников-евреев.

У Бабеля мы находим ярко выраженное модернистское изображение войны, тревожный лиризм жестокого пейзажа. Уместно сравнивать его рассказы с произведениями модернистов, писавших на иврите и идише, в том числе с находившимся по другую сторону советско-польского фронта, идишским романистом Израэлем Рабоном, чей шокирующий роман о той же войне, «Улица», перекликается с некоторыми образами «Конармии».

Сведения об авторе: Зихер Эфраим — почетный профессор факультета иностранных литератур и языков Университета им. Бен Гуриона; e-mail: sicher@bgu.ac.il

А.М. Игнатова

(Москва)

О «ПОЛНОМ ЧЕРНОВИКЕ» РОМАНА Ю.К. ОЛЕШИ «ЗАВИСТЬ»

«Полный Черновик Зависти» — так сам Юрий Олеша озаглавил последний вариант романа. 

Рукописи «Полного Черновика» находятся в фонде Ю.К. Олеши в РГАЛИ (Ф. 358. Оп. 2. Ед. хр. 16 и 17). Ед. хр. 16 содержит начало романа — с первой по пятую главу первой части, ед. хр. 17 — с пятой главы первой части до конца. 

Еще недавно в РГАЛИ рукопись ед. хр. 17 описывали как «Роман. Неполный текст. Автограф. Опубликовано в журнале “Красная новь”, 1927, № 7, 8. Крайние даты [1924] — февраль–июнь 1927». Сейчас сведения о публикации романа сняты. Встает вопрос о том, располагаем ли мы сегодня тем текстом «Зависти», с которого была выполнена первая и все последующие публикации романа?

Для того чтобы ответить на этот вопрос было проведено сопоставление рукописей, содержащихся в ед. хр. 16 и 17, первого издания и экземпляра машинописи романа (ед. хр. 18). 

При сопоставлении было обнаружено, что текст машинописи отличается от опубликованного текста «Зависти» последовательностью последних пяти глав второй части и финалом. 

В ед. хр. 17 был обнаружен лист с названием «Полный Черновик Зависти», а также лист с неизвестным ранее финалом романа.  

Рукописи черновика собраны в архиве в той же последовательности, что и текст романа в опубликованном варианте. Однако сопоставление «Полного Черновика» и машинописного варианта позволяет сделать вывод о том, что машинопись выполнялась именно со страниц «Полного Черновика», и последняя рукопись, над которой работал Олеша, как и машинопись, также отличалась от опубликованного варианта романа «Зависть» последовательностью пяти последних глав. Лист с финалом романа, найденный среди страниц «Полного Черновика Зависти», полностью совпадающий с финалом в машинописном варианте, эту версию подтверждает.

Вероятнее всего, в фонде Олеши в РГАЛИ хранится тот вариант «Зависти», который и был сдан в редакцию «Красной нови» для публикации. 

Для того чтобы изменить последовательность глав, Олеша сделал некоторые перестановки внутри глав, а также вписал новый монолог, но эти изменения предположительно были сделаны непосредственно в редакции «Красной нови» на еще одном экземпляре машинописи, который не сохранился. 

Сведения об авторе: Игнатова Айтен Мухтаровна — к.ф.н., независимый исследователь; e-mail: aitana@yandex.ru

Р.Е. Клементьев 

(Москва, ИМЛИ РАН)

ОТЗЫВЫ О КИНОСЦЕНАРИЯХ И. БАБЕЛЯ 1920–1930-Х ГОДОВ

(ПО МАТЕРИАЛАМ АРХИВОВ КИНОСТУДИЙ)

В контексте продолжающейся в ИМЛИ РАН подготовки научного собрания сочинений И. Бабеля в 5-ти томах (основной подготовитель Е.И. Погорельская) и приближения работы над 3-м томом, который, помимо прочего, будет включать все известные тексты Бабеля, написанные для кинематографа, остро встает проблема сбора материалов творческой истории и прижизненной рецепции. До настоящего времени не проводилось целенаправленной работы по поиску документов, связанных с прохождением сценариев Бабеля через кинематографические инстанции, не составлена подробная, насколько позволили бы доступные материалы, хроника кинематографической деятельности писателя и не собраны все возможные отзывы о его кинотекстах, как времени подготовки постановок на кинофабриках, так и являющихся частью рецензий на вышедшие фильмы. 

Одной из проблем, связанных с участием Бабеля в кинопостановках, является публикация титровых надписей, которые были написаны для фильма «Еврейское счастье» (1925). Именно вклад Бабеля в этот фильм снискал особые похвалы критики. В связи с этим фактом возникают вопросы: можно ли оставить титры этого фильма за рамками 3-го тома? Если же включать их в научное собрание сочинений, то в каком разделе? По какому источнику публиковать: по сохранившимся копиям фильма или по неавторизованным машинописям из архивов кинофабрик, предназначавшихся для оформления необходимых прокатных разрешений?

Интересна история отзывов на сценарий «Блуждающие звезды» (1926), — несмотря на разгромные рецензии, сценарий Бабеля был отправлен в производство.

В отзывах на фильм «Китайская мельница» («Пробная мобилизация») (1928) рецензенты кинематографических инстанций особо отмечали работу Бабеля и сетовали на то, что фильм значительно уступает сценарию.

В 1930-е гг., в контексте разгрома фильма С. Эйзенштейна «Бежин луг» (1935–1937), Бабеля как соавтора сценария второго варианта фильма, по умолчанию назначили одним из виновных в «неудаче» картины. Один из выступавших на обсуждении фильма заявил, что Бабель, который в 1930-х гг. несколько раз привлекался для доработки сценариев, является роковой фигурой, чье появление в коллективе означает, что хорошего фильма уже не получится.

Сведения об авторе: Клементьев Руслан Евгеньевич — к.ф.н., с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН; e-mail: ruslankle@gmail.com

Митико Комия 

(Токийский университет иностранных языков)

И. БАБЕЛЬ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЖУРНАЛЫ 1920-Х ГОДОВ

В докладе речь идет о журналах, где были помещены произведения Бабеля, — журналеавангардной группы «Леф» и журнале «Красная новь», который редактировал критик правого крыла А. Воронский.

По мнению американского культуролога Халины Стефан, в лефовской литературе в первой половине 1920-х гг. можно выделить три направления: «поэтическую прозу», «политический приключенческий роман» и «литературу факта». Бабель напечатал в четвертом номере «Лефа» за 1923 г. рассказы «Письмо», «Смерть Долгушова», «Дьяков», «Колесников», «Прищепа» и «Соль» из «Конармии»; «Король» и «Как это делалось в Одессе» из «Одесских рассказов». Согласно Стефан, произведения Бабеля совмещали в себе все три направления этой группы. Очевидно, редакция решила опубликовать произведения Бабеля из-за их документальности, близости к «факту».

В конце 1920-х гг., когда теория «литературы факта» обрела более явную форму, Виктор Шкловский написал статью «К технике внесюжетной прозы». Во «внесюжетной прозе», то есть в «литературе факта», целостность одного прозаического произведения реализована внесюжетно, с помощью монтажа кусков «фактов». Теоретик объясняет причину отсутствия целостности в произведениях Бабеля тем, что писатель внесюжетно конструирует отрывочные «факты», собранные в Одессе и в армии.

Александр Воронский, пользовавшийся большим влиянием в литературных кругах в 1920-е гг., в 1924 г. в журнале «Красная новь» опубликовал рассказы из «Конармии»: в первом номере — «Афонька Бида», «Сашка-Христос», «Рабби», «Сын рабби»; в третьем номере —«Сидоров», «Тимошенко и Мельников», «У святого Валента», «Шевелев», «Берестечко», «Конкин», «Чесники», «Замостье»; в пятом номере за тот же год поместил рассказы «Любка Козак» и «Отец» из «Одесских рассказов». Воронский стремился восстановить традицию реализма XIX в. Публикуя произведения Бабеля в журнале, он видел в творчестве писателя близость к классике, в отличие от «Лефа», где обращали внимание прежде всего на его документальность. 

Указание Стефан на орнаментальный стиль модернистских писателей, в том числе Бабеля, не стыкуется с замечаниями Воронского о «простоте и ясности классической формы» его творчества. Вероятно, дело в том, что Воронский, анализируя творчество Бабеля, уделяет больше внимания диалогам, написанным в простом, ясном стиле. В статье «И. Бабель», напечатанной в «Лефе», Шкловский выделяет такую особенность стиля Бабеля, как отклонение от основных свойств предметов, людей, эпизодов, при котором внутри противоречия монтируются стиль и быт, быт и автор. Источник этого противоречия состоит в том, что Бабель, согласно Шкловскому, был «чужим», «иностранцем», который смотрит на окружающую действительность «как бы впервые». В отличие от Воронского, обращавшего внимание прежде всего на простоту стиля Бабеля, Шкловский заметил в творчестве писателя сложный прием «остранения».

Сведения об авторе: Комия Митико — к.ф.н., преподаватель Токийского университета иностранных языков; e-mail: komichi7@hotmail.com

Т.Ю. Кравченко 

(Москва, Институт славяноведения РАН)

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ СТРАТЕГИЯ К. ФЕДИНА 

В РОМАНЕ «БРАТЬЯ»: МЕЖДУ ТОЛСТЫМ И ДОСТОЕВСКИМ

Критики-современники предъявляли к роману «Братья» (1928) множество претензий: к композиции («смятенность»), к системе персонажей (много лишних), к жанру (эклектика), к названию (почему «Братья», когда главный герой один) и т. д. 

Первая часть романа — как бы предфинал, итог жизненного пути героев. В следующих четырех частях показано (уже в хронологическом порядке), как завязываются узлы судеб героев. Кульминация — концерт, который утверждает талант главного героя, музыканта и композитора Никиты Карева, но разрушает все завязанные Никитой личные связи. Последняя часть — и хронологически последняя, финал, развязывающий все узлы. Архитектоника четкая и продуманная. 

Однако по логике сюжета ситуация, смоделированная Фединым в первой части, невозможна. И это не недосмотр автора. Федин всегда очень тщательно прорабатывал свои тексты. Значит, зачем-то это ему было нужно. 

Что касается системы персонажей, сразу отметим: некоторые из них имеют прототипы в реальной жизни, их можно вычислить по книге «Горький среди нас». Главные женские образы романа — Ирина и Варвара — тоже, как кажется, имеют прообразы, но не в реальной жизни, а в русской литературе. Варвара сразу вызывает в памяти Настасью Филипповну из «Идиота», а Ирина — Наташу Ростову из первого и второго томов «Войны и мира». Кстати, и отношения Родиона с этими двумя женщинами выстроены по схеме отношений Пьера Безухова с Элен и Наташей, хотя сам Родион — отнюдь не Пьер. 

Федин в «Братьях» постоянно использует прием «передоверения» повествования персонажам — всем, кроме Варвары, она для читателя «закрыта». Витенька Чупрыков, которого многие критики называли «лишним персонажем», двойник Варвары, ее побратим, через него раскрывается и ее характер. Настасья Филипповна — лишь внешнее сходство, а цепкость, себялюбие, стремление любыми средствами заполучить то, что тебе не принадлежит, — вот внутренняя суть Варвары. 

Главный герой Никита Карев — противоположность наполеонистического парвеню (например, Жюльена Сореля или Растиньяка) и Раскольникова, он заранее согласен, что «тварь дрожащая», и пытается откреститься от своего предназначения. Федин опять сознательно ломает традицию. 

В «Братьях» можно отыскать элементы и авантюрно-психологического, и бытового романа, и мистику, и путешествие. Федин здесь — эклектик, но это тоже продуманная стратегия. Он экспериментирует, пытается нащупать, предвидеть стиль, адекватный новой жизни, в которой «порвалась связь времен». И начало романа, демонстративно выпадающее из хронологии, — возможно, демонстративный пролог своеобразного театрального действа, ведь любой пьесе предшествует характеристика действующих лиц. 

Название романа многозначно, быть может, это отсылка к «Скифам» А. Блока: «Пока не поздно — старый меч в ножны, Товарищи, мы станем — братья».

Сведения об авторе: Кравченко Татьяна Юрьевна — н. с. Отдела истории славянских литератур Института славяноведения РАН; e-mail: tukravchenko@yandex.ru

Т.В. Левченко
(Москва, НИУ ВШЭ)

 К ИСТОРИИ ПЕРВОГО МОНОГРАФИЧЕСКОГО 
ОЧЕРКА ТВОРЧЕСТВА И. БАБЕЛЯ 

20 сентября 1972 г. редакцией литературоведения и критики издательства «Художественная литература» было закрыто авторское дело «Левин Ф.М. “Бабель И.Э. Очерк творчества”», начатое 25 сентября 1965 г. В октябре 1972 г. книга «И. Бабель. Очерк творчества» (тираж 30000 экз.) стала доступна читателям. Как напишет в отклике на ее появление Е.А. Краснощекова: «Первая книга об Исааке Бабеле (в 1928 году выпущен лишь небольшой сборник статей о нем) написана Ф. Левиным. Много и плодотворно работая в нашей критике, Ф. Левин относился к личности и искусству Бабеля с редким уважением и заинтересованностью, — достаточно прочитать его воспоминания о Бабеле, чтобы почувствовать это. Можно представить, какое удовлетворение приносила Ф. Левину работа над книгой о Бабеле, работа, сопряженная в то же время с трудностями, обусловленными и самим искусством Бабеля, тем особым бабелевским стилем, который почти не поддается комментированию и определению, и сложной судьбой произведений писателя». Многие современники, знавшие Федора Марковича Левина (1901–1972), прочитывали между этих строк трудную, многолетнюю историю реализации замысла этой книги. Даже те воспоминания, о которых упомянула Краснощекова — новелла «Первое впечатление», впервые была опубликована в сборнике «И. Бабель. Воспоминания современников» (1972), так же, как и «Очерк творчества», после смерти критика. Между тем, запись в дневнике Левина от 12 ноября 1970 г. свидетельствует: «Был в “Вопросах литературы” <…>. Я пришел посмотреть часть моих воспоминаний, которые идут у них, может быть, во 2-м номере 1971 г.: Сергеев–Ценский, Новиков–Прибой, Бабель, Олеша, Вас. Гроссман…» Журнал опубликует воспоминания Левина в № 6 за 1972 г., без текстов о Бабеле и Гроссмане. Дата написания «Первого впечатления» известна точно — 5 сентября 1962 г. В этот день Левин начал записывать воспоминания о 1930-х. Стоит отметить, что новелла о Бабеле не претерпела никаких изменений текста с момента записи. Многие из тех, о ком Левин оставил воспоминания, не только знали Бабеля, но входили в его ближний круг — Э.Г. Багрицкий А.К. Воронский, Л.Н. Сейфуллина. В.П. Правдухин, С.Г. Гехт. и др. Замысел очерка о Бабеле, возможно, возник у Левина еще раньше. С 1955 г. он много времени уделял работе в комиссиях по литературному наследию репрессированных писателей, критиков и до конца дней способствовал возвращению в литературу их имен и творчества. Иногда этот процесс занимал не одно десятилетие, как, например, в случае издания книги Воронского «За живой и мертвой водой» (с 1956-го по 1970 г.). Издательство «Художественная литература» приняло ее к изданию в конце 1960-х, и работа Левина над предисловием к ней шла параллельно с его работой над вторым вариантом книги об Бабеле. 

В архиве Левина сохранились все варианты «Очерка творчества» и рабочие материалы к нему. Первый вариант книги был передан в редакцию в конце апреля 1967 г. (на полгода позже, чем было запланировано по договору, — весной 1966-го критик перенес третий инфаркт). Рецензентами рукописи стали литературовед Л.М. Поляк и критик И.Н. Крамов. Отметив достоинства и моменты требующие, на их взгляд, доработки, они рекомендовали ее к публикации. Как свидетельствуют материалы редакционного дела, 1 июня 1967 г. Левину было направлено весьма доброжелательное письмо за подписями Г.А. Соловьева — заведующего редакцией литературоведения и критики издательства и будущего редактора книги И.И. Масуренковой. В частности, они писали: «Рукопись интересная, написана увлеченно, проникнута большой любовью к творчеству Бабеля, привлекает своей целенаправленностью, подчиненной единой задаче — показать подлинное своеобразие Бабеля, передать главные черты, самое существенное в его творчестве. Ценной особенностью рукописи является ее острая полемичность, придающая работе еще большую эмоциональность и живость, делающая ее очень современной <...>. Ни в какой мере не покушаясь на Ваше своеобразие — манеры, характера, стиля — как исследователя и критика, в порядке пожелания хотелось бы, чтобы акцент в рукописи был перенесен на позитивную сторону анализа творческого пути Бабеля», было даже предложено «шире, смелее, больше представить биографический материал». Срок представления доработанной рукописи был обговорен с Левиным — три месяца. Однако ни вариант, представленный в октябре 1967 г., ни вариант февраля 1969 г. редакцию и лично Соловьева не устроил. В феврале 1970 г. после очередной доработки рукопись была вновь отправлена на «определенную авторско–редакционную доработку». 29 июня 1971 г. Масуренкова в новом редакционном заключении признает, что полученный спустя почти полтора года вариант «представляет собой по существу новую рукопись» и укажет, что по нему существуют «настоятельные пожелания Главной редакции». Вероятно, они и стали причиной, сдвинувшей дело с мертвой точки. Новый текст книги о Бабеле был отправлен новому рецензенту. Им стал критик Г.А. Бровман, который очень высоко оценил будущую книгу, отметив особо ее «стилистическую безупречность». 5 июля 1971 г. Левин с надеждой запишет в дневнике «теперь рукопись прочтут в Главной редакции и, если ничего не случится, она пойдет в набор и в конце года выйдет в свет. Великое дело договор, план, график!» Левин был очень глубоко погружен в работу над книгой, размышления о личности и судьбе Бабеля не покидали его после сдачи рукописи. В его дневниках непрерывно встречаются записи, связанные с писателем. В архиве Левина сохранился также ряд фотографий и материалов, в том числе из архивов С.Ф. Буданцева, Т.Н. Тэсс, М.А. Балцвинника и других, не вошедшие в книгу. Среди писем архива Левинау, в которых есть упоминание о Бабеле, особенно интересно письмо известного исследователя творчества И.А. Бунина А.К. Бобореко, в котором он дает Левину разрешение на публикацию писем Бабеля из своего архива.

Сведения об авторе: Левченко Татьяна Викторовна — к.ф-м.н., эксперт Проектной лаборатории изучения творчества Ю.П. Любимова и режиссерского театра XX–XXI вв. НИУ ВШЭ; e-mail: tatlevchenko@mail.ru

Е.Р. Матевосян 

(Москва, ИМЛИ РАН)

ДОКУМЕНТЫ ИСААКА БАБЕЛЯ В АРХИВЕ А.М. ГОРЬКОГО

В Архиве А.М. Горького хранится небольшая коллекция документов, относящихся к жизни и творчеству И.Э. Бабеля. Охарактеризуем эту коллекцию с археографической точки зрения. 

Прежде всего, надо пояснить, что в практике научного описания нашего архивного фонда исторически применялась подокументная шифровка архивных материалов, то есть один документ равен одной единице хранения. В Архиве Горького хранятся 15 писем Бабеля: восемь писем А.М. Горькому и семь писем П.П. Крючкову.

Бабель упоминается в документах личного Архива Горького 94 раза в письмах Горького — Авербаху, Брауну, Буденному, Вишневскому, Груздеву, Добровейну, Зубакину, Калинникову, Каменеву, Леонову, Мехлису, Познеру, Роллану, Сейфуллиной, Сталину, Федину, Форш, в издательства «Academia» и «Заводы и фабрики», Лутохину, Зорину, Э. Кроткому, Леонову, Лавреневу, Парфенову, Полонскому, Сергееву-Ценскому, Сувчинскому, Тихонову, Щербакову и другим, а также в дневнике М.К. Николаева, друга Е.П. Пешковой и ряде мемуаров о М. Горьком. Все письма Горького опубликованы. Ответные письма опубликованы частично. Дневник и воспоминания — также частично. В основном эти материалы знакомы большинству исследователей, занимающихся творчеством Бабеля, ибо их можно видеть в листах использования.

Семь писем Бабеля Горькому и одно письмо Горького Бабелю были впервые опубликованы в 1963 г. в 70-м томе «Литературного наследства» — «Горький и советские писатели: неизданная переписка» (под редакцией И.С. Зильберштейна и Е.Б. Тагера). Они подготовлены к изданию замечательным архивистом и литературоведом, научным сотрудником Архива А.М. Горького С.И. Доморацкой. Этим упоминанием я отдаю дань памяти замечательному человеку и ученому. 

 Но Архив — загадочная институция. Здесь, на «изведанных дорожках», можно, например, найти неизвестное или пропущенное письмо Бабеля Горькому: письмо от 5 июля 1932 г. обнаружила в Е.И. Погорельская, и оно скоро будет опубликовано. Мне же довелось в дальнем уголке каталога, посвященного материалам секретарской деятельности П.П. Крючкова встретить семь писем Бабеля ему. Все автографы. Письма имеют авторскую дату, кроме одного письма, и это архивный подарок нашей конференции и всем исследователям творчества Бабеля.

Теперь об упоминаниях Бабеля в документах Архива Горького.

Отношения Бабеля и Горького длились 20 лет — с 1916 по 1936 г.  После смерти Горького память о Бабеле жила в семье и близком окружении Горького. 

Все упоминания Бабеля можно разделить на четыре биографических сюжета: первый — знакомство с Горьким и развитие их отношений; второй — Бабель и А.К.  Воронский; третий — Бабель в фонде Е.П. Пешковой и фондах членов семьи Горького (М.А. Пешкова, Н.А. Пешковой и М.К. Николаева, друга и соратника Е.П. Пешковой по эсеровской партии) и четвертый — Бабель в воспоминаниях современников.

Первый сюжет — самый богато документированный архивными материалами и хорошо известный исследователям. Например, в наших фондах существует «Список посетителей Горького на Кронверкском», составленный И.Н. Ракицким (1883–1942), художником, которого познакомила с Горьким В.М. Ходасевич. Она сдружилась с Ракицким в Мюнхене, где он и его друг, А.Р. Дидерихс, будущий муж В.М. Ходасевич, учились живописи. Однажды придя к Горькому на Кронверкский проспект в 1918 г., он остался в семье Пешковых до конца своих дней. В этом списке упоминается Бабель как посетитель квартиры на Кронверкском. Или, просматривая планы издательства «Academia», можно встретить в приложенной к планам 1935, 1936 и к проекту плана на 1937 г. выписке из письма Горького, следующие пожелания: «Из еврейских писателей Вы хотели ввести Шелома Алейхома <sic!>, которого согласен редактировать Бабель».

Сюжет о взаимоотношениях Бабеля и Воронского включает упоминания повседневного общения. Например, из письма Воронского Горькому от 8 июня 1925 г.: «В литературе серовато. Все бросились писать сценарии для кино, ибо хорошо платят. Сценарии пишут Всев. Иванов, Бабель, Леонов и др. Конечно, в ущерб художественному творчеству». Или там же: «Живем с Бабелем в Сергиевом посаде: тишина, сосны, скиты, в которых теперь дома инвалидов <…>. Бабель, Леонов, Сейфулина, В. Иванов, я — шлем пламенный привет».

Сюжет о Бабеле в фонде Е.П. Пешковой и фондах членов семьи Горького представлен в том числе и упоминаниями о Бабеле в дневнике М.К. Николаева и в целом ряде писем.

Четвертый, последний, сюжет — упоминания о Бабеле в мемуарах о Горьком насчитывает 13 позиций, среди них: воспоминания А.А. Богданова, И.Л. Андроникова, стенограмма беседы с М.И. Будберг; воспоминания А.К. Воронского, П.Т. Кусургашевой, Д.А. Лутохина, коменданта дома на Малой Никитской И.П. Кошенкова, стенограмма Н.Н. Накорякова «О встрече А.М. Горького с писателями» в сентябре 1933 г. и др.

 Все эти материалы ждут своих исследователей, которые, безусловно, найдут им место в комментариях к собранию сочинений И.Э. Бабеля и в летописи жизни и творчества писателя.

Сведения об авторе: Матевосян Елена Рафаэлевна — к.ф.н., зав. Архивом А.М. Горького ИМЛИ РАН; e-mail: e.startzeva@yandex.ru

Тадаши Накамура

(Университет Киото)

ТВОРЧЕСТВО БАБЕЛЯ КАК «УНИЧТОЖЕНИЕ 
СОДЕРЖАНИЯ ФОРМОЙ»

«Формою уничтожить содержание» — эта цитата из «Писем об эстетическом воспитании человека» (1793–1794) Ф. Шиллера часто приводилась в советской критике 1920-х гг., когда еще свежа была память о двух революциях 1917 года и следовавшей за ними Гражданской войне, как указание на возможность преодоления суровой действительности средствами языка или искусства. Мы считаем, что творчество Исаака Бабеля было именно одной из подобных попыток.

Нет сомнения в том, что осуществлением литературного идеала молодого Бабеля —абсолютного принятия животворящего и телесного начала без размышлений и анализа, выраженного в его очерке — эстетической декларации «Одесса» (1916), были «Одесские рассказы». Однако в литературе Нового времени, где придают большее значение психологии, характеристике или внутренней жизни человека, было крайне трудно, даже почти невозможно создать мир, основанный на этом начале.

Для преодоления подобных трудностей Бабель в «Одесских рассказах» применяет такие приемы, как отсутствие в сюжете настоящего конфликта, отказ от дифференциации речи (в том числе в повествовательной части) и изображения персонажей, создание вакуума ценностей через взаимное их уничтожение путем сцепления высокого (святого) элемента с низким (светским) элементом, оторванность мира произведения от исторического времени и т. д. На чистой бумаге, tabula rasa, созданной этими приемами, Бабель мог рисовать животворящее и телесное начало сколько душе угодно.

Однако такие приемы были невозможны в «Конармии», так как Гражданская война была сопряжена с большим количеством кровопролитий и человеческих жертв. Но все-таки и в «Конармии» можно заметить стремление к преодолению жестокой действительности и применяемые для этого приемы: разрушение хронологии и причинно-следственной связи действительных событий и их реконструкция, превосходство циклического времени над линейным временем через намек в окончании последнего рассказа — «Сын рабби» — на то, что «я»  рассказчика станет выразителем войны, то есть содержания предыдущих рассказов «Конармии» и т. д.

Исходя из вышесказанного, мы можем сделать вывод о том, что Бабель последовательно стремился не столько к уничтожению, сколько к преодолению действительности (содержания) стилем и конструкцией (формою), хотя не всегда успешно.

И.Б. Озёрная

(Иерусалим)

ЭЗОПОВ ЯЗЫК КОРОЛЯ МЕТАФОР: РЕЧЬ Ю. ОЛЕШИ В 1936 ГОДУ НА ОБЩЕМОСКОВСКОМ СОБРАНИИ ПИСАТЕЛЕЙ

Олеша был мастер сочинять речи. Еще в гимназии погруженный в античный мир, свободно читая на древнегреческом и латыни, он изучил мастерство софистической риторики, которой потом блестяще пользовался в своих многочисленных попытках перехитрить время. Его речь на Первом съезде писателей однозначно была риторическим шедевром и в 1934 г. произвела на всех огромное впечатление.

С наступлением 1936 года власть с новой силой взялась за перекрой творческого пространства. Появилась серия статей, обрушившихся на «мелкобуржуазное новаторство <…> левацкое уродство и трюкачество» в литературе, музыке, театре, кинематографе, живописи, науке, требующих «простоты, реализма, понятности образа». Началась санкционированная лично Сталиным кампания по борьбе с формализмом. В конце января газета «Правда» опубликовала редакционную статью «Сумбур вместо музыки», громившую оперу Д. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» (во второй редакции «Катерина Измайлова»). Это был сигнал к травли многих деятелей культуры во всех ее областях. 

В справке секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР об откликах литераторов и работников искусства на статьи в газете «Правда» о композиторе Шостаковиче, составленной не позднее 11 февраля 1936 г., приведены слова Олеши: «В связи со статьей в “Правде” против Шостаковича я очень озабочен судьбой моей картины, которая должна со дня на день поступить на экран. Моя картина во много раз левей Шостаковича». В той же справке любопытно и так называемое «антисоветское высказывание» Бабеля: «Не нужно делать много шуму из-за пустяков. Ведь никто этого не принял всерьез. Народ безмолвствует, а в душе потихоньку смеется». 

Для обсуждения директивных статей, призывавших к борьбе с формализмом и натурализмом, с 10 по 31 марта 1936 г. семью заседаниями проводилось Общемосковское собрание писателей, на котором 16 марта выступал Олеша. Он написал свою речь на эзоповом языке, создав дипломатическую систему защиты Шостаковича. Он путал следы, уводил от темы и называл формалистами Бодлера с Верленом и Джойсом, которых Сталин не мог упрятать за колючую проволоку, не выдавая, в отличие от большинства выступавших на этом собрании, никого из своих собратьев-писателей. Спасая живого Шостаковича, Олеша жертвует Львом Толстым, приплетая его в союзники «Правды», говоря, что тот, критиковавший Бодлера с Верленом за непонятные народу стихи, непременно подписался бы под статьями «Правды». Сколько юмора в этих словах! 

Вовсе не компромиссами была наполнена речь Олеши. Она очередной классический пример разговора поэта с властями, а поэт с властями во все времена говорит на эзоповом языке.

Сведения об авторе: Озёрная Ирина Борисовна — независимый исследователь; e-mail: iboz777@gmail.com

Е.А. Папкова 

(Москва, ИМЛИ РАН)

СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1930-Х ГОДОВ ГЛАЗАМИ ПИСАТЕЛЕЙ-ПОПУТЧИКОВ

(«НЕФТЬ» И. БАБЕЛЯ И «У» ВС. ИВАНОВА)

Появление рассказа Бабеля «Нефть» (не позднее апреля 1933 г.) и двух редакций романа Иванова «У» (1931–1933; 1933–1934) было вызвано к жизни событиями в политической и экономической жизни страны (стартовала первая пятилетка, строилась промышленная база), а также жизни литературной (конец эпохи литературного «попутничества», писатели поставлены перед необходимостью перестроиться и стать «союзниками» рабочего класса).

С целью понять производство, в рамках рекомендованных писателям поездок на заводы и фабрики, Бабель в 1930 г. едет в Днепропетровск и на Днепрострой, а в 1933 г. — в Горловку; Иванов посещает Макеевский завод в Донбассе; оба писателя ставят в произведениях реальные проблемы социалистического строительства, но показывают участвующих в нем людей не так, как требовали идеологи времени. 

Писателей-попутчиков (Л. Леонова, Б. Пильняка и др.) в начале 1930-х гг. литературные вожди обвиняли в непонимании своей героической эпохи: у них на первом плане находится не социалистическое строительство, а раздумывающие герои-интеллигенты, новый человек обладает не «социальными функциями», а «инстинктами “вообще”», то есть «инстинктами буржуазного собственника» (Е. Усиевич), под которыми тогда понимались живая жизнь, «тайное тайных» души человека.

Так, героиня «Нефти», современная женщина-инженер, не только хочет учиться в Промакадемии, руководит делами Нефтесиндиката, но и испытывает «непролетарское» чувство сострадания к интеллигенту, профессору Клоссовскому (прототипом героя, как указывает Е.И. Погорельская, являлся инженер Л.И. Слоним, работавший в нефтяной промышленности), к «женщине ХIХ столетия» Зинаиде, боящейся оставить незаконного ребенка.

Иванов, показывая в редакции романа «У» («Багровый закат») новых людей, строителей, пришедших на встречу с приехавшими на завод писателями, передает их подлинные рассказы о работе на Турксибе, в которых звучат пессимизм, тоска, неуверенность в возможности новой жизни.

Глубина содержания и психологизм в изображении человека в произведениях «попутчиков» Бабеля и Иванова, написанных на производственные темы, стали залогом того, что эти тексты не утратили со временем своей художественной ценности.

Сведения об авторе: Папкова Елена Алексеевна — д.ф.н., с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН; e-mail: elena.iv@bk.ru

Е.И. Погорельская

(Москва, ИМЛИ РАН)

О ПОДГОТОВКЕ НАУЧНОГО СОБРАНИЯ СОЧИНЕНИЙ И.Э. БАБЕЛЯ И НОВОМ КОММЕНТАРИИ К ПРОИЗВЕДЕНИЯМ ПИСАТЕЛЯ

В научное Собрание сочинений Исаака Бабеля, подготовка которого ведется в ИМЛИ РАН, войдут все выявленные к настоящему времени художественные, публицистические и эпистолярные тексты писателя, а также дневник 1920 года. Оно будет состоять из пяти томов и строиться по традиционному для подобного рода изданий жанрово-хронологическому принципу.

Первый том составит книга «Конармия» и подготовительные материалы к ней. Во втором томе вначале идут «Одесские рассказы» и далее по хронологии все рассказы 1913–1938 годов. Сюда же включены четыре перевода Бабеля — с французского и с идиша. Небольшим объемом наследия писателя продиктован смешанный жанровый состав третьего тома: пьесы; киносценарии; очерки, статьи, выступления. Содержание четвертого и пятого томов составляет эпистолярное наследие писателя; в четвертом томе представлены письма 1918–1929 гг., в пятом публикуются письма 1930–1940 гг. 

Хотя наследие Бабеля в научном собрании сочинений будет представлено в максимальном объеме, мы не можем считать или называть его полным, так как основной архив писателя, содержавший рукописи подготовленных к печати и неоконченных произведений, записные книжки, письма, был конфискован во время обыска 15 мая 1939 г. и до сих пор не обнаружен. 

Значительная часть рассказов Бабеля посвящена реальным историческим или автобиографическим событиям, их действие происходит в конкретных местах — Одессе, Николаеве, городах и местечках Волыни и Галиции, Петрограде, Париже, Тифлисе, Москве; иногда называются конкретные улицы и дома. В то же время Бабель нередко искажает историческую реальность, совершает пространственные и временные перестановки, решая, как правило, определенные художественные задачи. Искажения событий, смещение дат и топографии комментируются самым тщательным образом. К реальному комментарию привлекаются документы из архивов Москвы, Петербурга, Киева, Одессы, Николаева, работы российских и зарубежных исследователей.

В собрании сочинений появится новый комментарий к произведениям Бабеля, основанный на совсем недавно выявленных архивных документах и некоторых газетных публикациях. Среди них данные о прототипах конармейских рассказов и малоизвестных участниках Первой конной, упоминаемых в дневнике 1920 года. 

Самой большой удачей стало обнаружение документов, проясняющих содержание дневниковой записи Бабеля от 14 июля 1920 г. и служащих комментарием к ней. Это опросный лист Франка Мошера (настоящее имя Мериан Колдуэлл Купер), сбитого американского летчика (впоследствии известного кинорежиссера), которого в штабе 6-й дивизии опрашивал Бабель, и выполненного Бабелем перевода с английского языка письма командира эскадрильи американских летчиков имени Костюшко, воевавшей на стороне поляков, майора Седрика Эррола Фаунтлероя. И под тем, и под другим документом стоит собственноручная подпись писателя как К. Лютова. 

Вновь выявленные документы касаются в основном комментариев к «Конармии» и дневнику, то есть к первому тому. 

Газетные публикации служат комментарием к рассказам второго тома.

Вероятнее всего, сюжет рассказа «Исусов грех» (1921) был подсказан Бабелю рассказом Е.И. Замятина «Ангел Дормидон», опубликованным 4 мая 1918 г. в горьковской газете «Новая жизнь», и Бабель был с ним знаком: «Ангел Дормидон» напечатан в одном номере с очерком Бабеля «О грузине, керенке и генеральской дочке (Нечто современное)». 

Благодаря А.Ф. Строеву, удалось убедиться, что Бабель закончил работу над рассказами «Улица Данте» и «Нефть» в Париже весной 1933 года. Раньше были только косвенные тому подтверждения — в двух письмах Бабеля (Т.Н. Тэсс из Парижа 25 февраля 1933 г. и маме с сестрой из Сорренто от 5 мая 1933 г.), где рассказы не названы, но угадываются по контексту. Уточнение датировок связано с переводами Владимира Познера: «Улица Данте» вышла на французском языке в парижском еженедельнике «Жерминаль» 29 апреля 1933 г., то есть за год до появления в России, в журнале «30 дней», в марте 1934-го; Перевод «Нефти» опубликован не был, но, судя по документам, был принят к печати в газете «Ле Нувель литерэр» летом 1933 г. 

Комментарий к рассказу «Ди Грассо» составлен по одесским газетам. Например, по публикациям в газете «Одесский листок» восстановлен реальный гастрольный репертуар итальянской труппы в Одессе в декабре 1908 г.: 1 декабря— «Проклятие» Луиджи Капуано, 2 числа — «Феодализм» Анхела Гимеры, 3-го — «Око за око» (автор не указан) и 5-го, в бенефис Грассо, — «Гражданская смерть» Паоло Джакометти. По записной книжке 14-летнего Бабеля мы знаем, что он точно был на первом и последнем спектаклях.

Сведения об авторе: Погорельская Елена Иосифовна — к.ф.н., с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН; e-mail: eipogor@gmail.com

А.Ю. Сергеева-Клятис

(Иерусалим, Международный институт

 исследования Холокоста Яд Вашем)

«СЕСТРА МОЯ ЖИЗНЬ», ЭКЗЕМПЛЯР В. МАЯКОВСКОГО:

К ВОПРОСУ О ТЕКСТОЛОГИИ СТИХОТВОРЕНИЯ Б. ПАСТЕРНАКА «ВЫ ЗАНЯТЫ НАШИМ БАЛАНСОМ…»

В апреле 1922 г. в Москве издательство З.И. Гржебина выпустило первую поэтическую книгу Бориса Пастернака «Сестра моя жизнь». Автор активно раздавал экземпляры с дарственными надписями своим друзьям, коллегам и знакомым, включая Николая Асеева, Анну Ахматову, Валерия Брюсова, Михаила Кузмина и др. Особое место среди них занимает стихотворный инскрипт Владимиру Маяковскому, известный сегодня благодаря памяти самого Пастернака. Экземпляр книги, подаренный Маяковскому, был утрачен.

В 1931 г. Пастернак по просьбе Г.В. Бебутова восстановил текст своего инскрипта, датировав его 1920 г. Впоследствии Пастернак датировал стихотворение различными годами: то более ранним периодом, чем выход книги «Сестра моя жизнь», то поздним, предполагая, что надпись могла быть сделана на следующей книге — «Темы и вариации». В 1932 г. текст был вновь воспроизведен для А.Е. Крученых с некоторыми лексическими и синтаксическими изменениями, изменен порядок строф. Вариант, записанный в 1945 г. для Г.О. Винокура, стал основным для последующих публикаций. В Полном собрании сочинений Пастернака (2003–2005) текст стихотворения «Вы заняты нашим балансом…» получил название «Маяковскому» и был скомпилирован составителями на основе разных источников. Окончательную точку в текстологической истории стихотворения ставит обретение потерянного экземпляра «Сестры моей жизни», принадлежавшего Маяковскому, а теперь находящегося в частном владении.

На обороте последней страницы книги наличествует автограф стихотворения с датой «1921 год». Кроме того, в книге обнаружены карандашные пометы Лили Брик, сопровождающие практически каждое стихотворение. Находка подтвердила, что память Пастернака сохранила общий текст, но одну строфу (следующую за второй) он либо забыл, либо сознательно исключил: 

Кипевшей толпе экипажа 

Отвешивал страшный поклон  

С пучиной, ответно кивавшей,  

Раскланивавшийся циклон.

В инскрипте отражены эстетические и идеологические расхождения Пастернака с Маяковским. Если ранее Пастернак восхищался масштабом таланта Маяковского (не случайно сравнение со стихией — циклоном, пучиной), то позднее все более ощутимым становилось разочарование: сервилизм Маяковского, его тесная спаянность с государством, подчинение своего дара текущей повестке и многое другое — отталкивало Пастернака и все дальше разводило его с прежним кумиром. В «Охранной грамоте» он писал: «В эти годы я столкнулся с границами моего пониманья, по-видимому, — непреодолимыми». Попытка спасти Маяковского от него самого в середине и конце 1920-х гг. подробно описана Л.С. Флейшманом. Стихотворение «Вы заняты нашим балансом…» относится к этой поведенческой линии Пастернака и, как теперь видно, написанное в 1921 г., может быть прочитано как первый акт этой трагически завершившейся драмы. 

Сведения об авторе: Сергеева-Клятис Анна Юрьевна — д.ф.н., профессор, научный сотрудник Международного института исследования Холокоста Яд Вашем; e-mail: nnklts1@gmail.com

А.Ф. Строев

(Париж)

БАБЕЛЬ И ГРИГОРИЙ БЕСЕДОВСКИЙ

 (ПО МАТЕРИАЛАМ АРХИВА ФРАНЦУЗСКОЙ ПОЛИЦИИ)

Григорий Зиновьевич Беседовский (1896, Полтава — 1963(?), Париж), первый советник посольства во Франции (1927–1929), в конце НЭПа вел активные переговоры о заключении концессий с английскими бизнесменами и превысил свои полномочия. Был обвинен в растрате 15 000 долларов. Боясь принудительной отправки в Москву, Беседовский 2 октября 1929 г. бежал из посольства и быстро получил политическое убежище во Франции вместе с женой и сыном. Умный и обаятельный авантюрист, он основал газету и движение невозвращенцев «Борьба» (1930–1932), написал воспоминания, а затем печатал поддельные мемуары реальных и вымышленных людей. 

Исаак Бабель жил в Париже с июля 1927 г. по октябрь 1928 г. Тогда он был в сложной семейной ситуации, а в письмах на родину жаловался на невозможность работать и нехватку денег. Он просил друзей получать его гонорары в Москве и пересылать ему их в Париж. Поскольку валютные переводы были строго ограничены, то Бабель обратился к помощи советских дипломатов и получил от Торгпредства ссуду в 1000 рублей в валюте. Кроме того, Бабель брал в долг доллары в Париже, а Т.В. Каширина, А.Г. Слоним, И.Л. Лившиц пересылали деньги родственникам кредиторов, жившим в СССР, в том числе 100 рублей в Москву брату Григория Беседовского, Якову, летом 1928 г.

В донесении полиции от 16 декабря 1929 г. говорится, что Г. Беседовский, возможно, спрятал часть документов у своей землячки Евгении Бабель, жены писателя, а другую часть отослал в Харьков. Далее сообщается, что И. Бабель приехал в Париж с двухмесячной визой, выданной посольством Франции в Москве, а после нескольких просьб о ее продлении получил государственное удостоверение личности, действительное до 24 октября 1929 г. Это свидетельствует о том, что Бабель думал остаться во Франции, хотя и заверял Т. Каширину в обратном. 

Согласно донесениям полиции, Беседовский был тесно связан с Русским историческим союзом, объединявшим таких же перебежчиков, как он, сотрудничавших с ОГПУ и с французской контрразведкой. Они активно поставляли дезинформацию, убивали видных деятелей эмиграции. Сам Беседовский в 1930–1950-е гг. был осведомителем французской госбезопасности, и во время войны в оккупированной зоне поставлял сведения полиции, а в свободной зоне — американскому консулу. 

Сведения об авторе: Строев Александр Федорович — д.ф.н., профессор, независимый исследователь; e-mail: alexandre.veorts@gmail.com

В.Н. Терехина

(Москва, ИМЛИ РАН)

СЕРИЯ ПЛАКАТОВ В. МАЯКОВСКОГО «НА ПОЛЬСКИЙ ФРОНТ!» 

И ДНЕВНИК И. БАБЕЛЯ 1920 ГОДА

В докладе сопоставляются агитационные плакаты, сделанные Маяковским в РОСТА, и дневниковые записи Бабеля лета — начала осени 1920 г. Основанием для такого сближения произведений столь разных не только по жанрам и видам творчества, но противоположных по цели высказывания, послужила общая тема — польская кампания. 26 апреля 1920 г. армия польского маршала Пилсудского вторглась в пределы Советской Украины и заняла Житомир и Бердичев. 30 апреля было опубликовано воззвание ВЦИК и Совнаркома «Ко всем рабочим, крестьянам и честным гражданам России!» с призывом дать отпор белополякам.

Маяковский, работавший в РОСТА над ручным, трафаретным плакатом, решил выпустить серию из пяти литографированных, тиражных плакатов для освобожденных территорий.

 В это время Бабель находился в расположении армии Буденного как военный корреспондент, о чем есть записи в Дневнике от 15 июля и 12 августа («Хорошее дело —корреспондентство…»). Уже на первой странице Дневника, 3 июля 1920 г., упоминаются пакеты, отправляемые им в ЮгРОСТА.

 В отличие от поликадровых плакатов, размноженных вручную, в литографской серии главным был текст лозунга. Сопоставим хронологически одновременно существовавшие лозунги, которые отражали политику руководства страны, и увиденное в реальности Бабелем.

 «На польский фронт! Под винтовку! Мигом! Если быть не хотите под польским игом».

В Дневнике Бабеля: «Вечером поехал в Ровно на поезде авиации 1 Конной. Разговор об нашей авиации, ее нет, все аппараты сломаны, летчики не умеют летать, машины старые, латаные, никуда не годные» (15 сентября 1920 г.)

 «Украинцев и русских — клич один: “Да не будет пан рабочему господин!”».

Бабель записывает в Дневнике в сентябре о горожанах, притворяющихся нищими: «Говорят — лучше голодать при большевиках, чем есть булку при поляках» (9 сентября 1920 г.).

 «Крепнет коммуна под пуль роем. Товарищи, под винтовкой силы утроим!» 

После освобождения Ковеля 11 сентября 1920 г. Бабель отмечает в Дневнике: «Город хранит следы европейско-еврейской культуры. Советских <денег> не берут <…>. Соввласть к<а>к будто не возмутила поверхности». 

 «Если не хотите воевать больше, идите войной против панской Польши».

12 сентября 1920 г. Бабель описывает «невообразимое жалкое бегство, обозы в пять рядов, жалкую, грязную, задыхающуюся пехоту, бегут по лугам, бросают винтовки» при наступлении поляков. Далее, намечен сюжет, напоминающий о будущей сатире Маяковского: «Заведение, которое называется 12 армией. На одного бойца — 4 тыловика, две дамы, 2 сундука с вещами, да и этот единственный боец не дерется. Двенадцатая армия губит фронт и Конармию…» 

 «Свободы заслуживает только тот, кто её с винтовкой отстаивать идёт».

 Марш на Варшаву не удался. Появился новый враг — Врангель. «Война и разруха шли вместе. Печатный станок не справлялся с требованием на плакат. Даже если и справлялся, то безнадежно затягивал, терял агитационность, — признавал Маяковский. — Например, был сдан в печать плакат “Последний час” к противопанской войне; за время печатания Польша отошла на второй план: вылез Врангель, пришлось изъять плакат из литографии и приделать баронову голову, и только после разгрома Врангеля висел плакат на питерских стенах».

 Польская кампания осталась в истории «неизвестной войной», о которой не хотели вспоминать, в ней победы смешались с поражениями, агитплакаты не поспевали за сменой событий и теряли свою актуальность. Но Дневник Бабеля 1920 года остался уникальным человеческим документом, не подверженным ни чужому вмешательству, ни автоцензуре, ни требованиям времени. 

Сведения об авторе: Терехина Вера Николаевна — д.ф.н., г.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН; e-mail: veter_47@mail.ru

Н.А. Шульман

(Еврейский университет

 в Иерусалиме)

ГЕНДЕРНЫЕ АСПЕКТЫ НАРРАТИВА НАСИЛИЯ В

КОНАРМЕЙСКИХ РАССКАЗАХ И. БАБЕЛЯ

Нарратив насилия как неизбежного в ходе военной кампании является не только неотъемлемой частью конармейских рассказов Бабеля, но и средством инициации вначале являющегося посторонним героя в окружающую его среду. Наивность рассказчика постепенно вытесняется привычкой к насилию и с этой точки зрения нарратив конармейских рассказов представляет собой своеобразную интерпретацию романа воспитания.

В данном аспекте конармейские рассказы близки другим образцам Bildungsroman в советской литературе 1920-х гг., таким, как «Чапаев» Д.А. Фурманова или «Города и годы» К.А. Федина, от которых конармейские рассказы отличает одномерность фигуры главного героя.

Многие исследователи отмечают пассивность рассказчика конармейского цикла, становящегося свидетелем насилия, однако не принимающего в нем участия, не поддерживающего, и не осуждающего разворачивающиеся на его глазах действия. В. Винокур называет рассказчика «Конармии» «стенографистом убийц». Однако поскольку пребывание в конармейской среде является для рассказчика процессом инициации, испытанием, которое необходимо пройти для достижения великой цели, то подобная пассивность вполне объяснима.

Рассказчик, тем не менее, завидует «совершенным людям», среди которых он находится и преклоняется, пользуясь словами Йейтса, перед «страшной красотой» их деяний. О последнем пишет Г.С. Жарников, подчеркивая, что в тексте «Конармии» ужас перед насилием и жестокостью становится самостоятельной эстетической категорией. 

А.В. Подобрий и А.В. Свиридова считают, что в тексте «Конармии» насилие и смерть зачастую ассоциируются с образом женщины, что приводит нас к анализу гендерных аспектов нарратива насилия в тексте «Конармии», наиболее яркими примерами которого являются эпизоды рассказов «У святого Валента», «Сын рабби» и «Вдова».

В рассказе «У святого Валента» ритуализация акта поклонения старухи связана с сакрализацией насилия, проводя параллели между религиозным экстазом и сексуальными мотивами. В «Сыне рабби» смерть еврея профанируется через равнодушие окружающих, что подчеркивает контраст между гендерными и этническими ролями. В рассказе «Вдова» ритуализированное насилие над Сашкой подчеркивает переход сакральности к новому революционному порядку.

Насилие становится неотъемлемой частью ритуалов в новом мире перевернутых ценностей, где профанное приобретает черты сакрального. Переход к миру «новых людей» требует от рассказчика прохождения испытания насилием, что отражает изменения в структуре общества.

Сведения об авторе: Шульман Нелли Александровна — аспирант Еврейского университета в Иерусалиме; e-mail: nashulmans@gmail.com

М.Ю. Эдельштейн

(Иерусалим)

«ВЕК» VS «КОШКИ»: «ТВС» Э. БАГРИЦКОГО 

В КОНТЕКСТЕ ПОЭЗИИ 1920-Х ГОДОВ

Стихотворение Эдуарда Багрицкого «TBC» неоднократно привлекало внимание исследователей. Тем не менее некоторые его аспекты, как нам кажется, нуждаются в дополнительном анализе.

Итак, герой стихотворения Ф.Э. Дзержинский произносит монолог, суть которого — в необходимости подчинения себя «веку», эпохе, в битве во имя века и в союзничестве с ним против любой материальности («матерый желудочный быт земли»). Высшая (по сути, единственная) добродетель, доступная человеку, — вслушиваться в голос века и выполнять его распоряжения (знаменитое «Но если он скажет: “Солги”, — солги. / Но если он скажет: “Убей”, — убей»).

По-нашему убеждению, за этим стоит характерное для человека 1920-х гг. представление о самодвижущейся истории, о «веке» как о субъекте. Не человек творит историю, а история человека.

Параллели такому взгляду на историю и человека находим у формалистов (Б.М. Эйхенбаум: «Некрасов был явлением исторически неизбежным и необходимым»), В.В. Маяковского («Время родило брата Карла — старший ленинский брат Маркс») и др. Время «заказывает» себе акторов, которые отвечают его потребностям.

Едва ли не главным антагонистом у Багрицкого выступают кошки, трижды упоминающиеся в тексте «TBC» в негативном контексте. Ключом к такому акцентированию кошачьей темы служит самое начало монолога Дзержинского: «Под окошком двор / В колючих кошках, в мертвой траве, / Не разберешься, который век». Кошки — знак того природного и естественного, что противостоит фетишизируемой героем и его собеседником истории, они вне «века».

Этот мотив тоже вполне распространен в поэзии 1920-х гг. (В.В. Маяковский: «На “Известиях” лежа, котенок греется»; М.А. Светлов: «Пятнистые кошки / По каменным зданьям / К хвостатым любовникам / Шли на свиданье»). Но именно стихотворение Багрицкого как бы подытоживает эту тему и позволяет понять, что для человека 1920-х гг. кошки, канарейки, мещане, обыватели, светловские «торговки» — лишь частные проявления более общего врага: мира как такового, не желающего прислушиваться к «заказу» истории, преображаться и растворяться в потоке самодвижущегося времени.

Сведения об авторе: Эдельштейн Михаил Юрьевич — к.ф.н., независимый исследователь; e-mail: edel72@gmail.com