В.Н. Терехина

Цикл В. Маяковского «Я!» в книге и на сервере

 

Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН в рамках проекта "Русская и европейская классика в XXI веке: подготовка цифровых научных комментированных изданий" по гранту Министерства науки и высшего образования РФ на проведение крупных научных проектов по приоритетным направлениям научно- технологического развития (соглашение № 075-15-2024-549 от 23 апреля 2024 г.).

 

Маяковский стремительно вступил в литературу «со щитом своей манеры и копьем своих слов» (Д. Бурлюк). Он начал писать футуристические стихи осенью 1912 г. Два первых «профессиональных» стихотворения были напечатаны в декабре того же года, в марте 1913 г. началась работа над книгой «Я!». К этому времени у Маяковского было опубликовано всего 10 стихотворений в коллективных сборниках.

В книгу вошли только новые стихи, специально подготовленные для издания. По воспоминаниям Льва Шехтеля к нему пришел Василий Чекрыгин со словами: «Надо помочь Володе издать книгу». 

Четыре стихотворения, составившие книгу, традиционно печатаются как цикл под общим заглавием «Я!». В массовых изданиях цикл адаптировался к читателям – обычно сокращалось стихотворение «Несколько слов обо мне самом (Я люблю смотреть, как умирают дети»). 

В книжном формате не принимается во внимание и никак не фиксируется место этих стихов в общем построении книги, в единстве с иллюстрациями, графическим рисунком строк, переписанных с голоса живым почерком Чекрыгина.

Готовя этот цикл к цифровому изданию, мы ставим целью показать, что наиболее творческим и свободным выявлением авторской воли Маяковского в отношении стихов цикла является публикация в книге, а точнее литографированная книга «Я!» (май 1913).

В цифровом издании будует выявлено и прокомментировано отличие стихотворной книги от цикла не только в отношении визуальных элементов (почерк рукописи, рисунки), но и на уровне текста. Графика расположения слов и строк на листе «Я!» ни разу адекватно не передавалась в печатной тиражной книге, оставаясь характерной особенностью футуристической книги. Отметим выделение лейт-слов, несущих дополнительную смысловую нагрузку, деление слова на части с дополнительным ударением, равнение строк по центру.

Сохранение дореволюционной нормы правописания позволяет оценить утраченные позже формы слов, особенно рифм.

Анализ дополнительных средств выражения поэтического содержания цикла свидетельствует о том, что понимание стихотворений углубляется, становятся доступными и необходимыми для полноценного восприятия все невербальные составляющие книги. 

В дальнейшем знакомство читателя с первой книгой Маяковского «Я!» в цифровом формате обогатится интерпретацией рисунков Л. Шехтеля и В. Чекрыгина, а также одного из лучших портретов Маяковского.

 

Сведения об авторе: Вера Николаевна Терехина, д.ф.н., г.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН, руководитель Группы подготовки Полного собрания произведений В.В. Маяковского в 20 т. E-mail: veter_47@mail.ru

 

Т.А. Купченко

Киносценарий как форма запечатления нового восприятия реальности («Как поживаете?» В. Маяковского)

 

Кинематограф как искусство связан с запечатлением физической реальности. Это работа с неуловимым с помощью физических процессов на пленке. Свет, движение, время – физические и философские категории. Технологически – это сложное искусство. Оно отчуждено от человека и его физических возможностей, но и восполняет его ограничения, что роднит кино с наукой (З. Крокауэр). Возможности нового искусства были понятны сразу: цветное изображение, звук, то, что мы называем сейчас 3d и 5d и т. д. Непрерывно совершенствовались лишь технологии, чтобы стать удобными для широкого пользования.

Философия кинематографа – углубленное, научное понимание мира, Вселенной: его Времени, движения, материи и света. Этим она напоминает новую физику XX века. М. Мерло-Понти писал:

 

Смысл фильма включен в его ритм, как смысл жеста мгновенно прочитывается в самом жесте, и фильм не говорит ничего, что бы ни было им самим. Идея здесь выражается в процессе порождения, она возникает из временной структуры фильма, как в картине она возникает из сосуществования ее частей <…> Новая психология и современные философии сходятся в том, что, в отличие от классических, представляют нам не разум и мир, собственное и чужое сознание, но сознание, брошенное в мир, подставленное взгляду других и узнающее у них, чем оно является само. <…> Кино исключительно приспособлено к выявлению союза духа и тела, духа и мира и выражения одного в другом. [1]

 

Связь кино с новым типом сознания отразили и другие теоретики кино: Б. Балаш, З.Крокауэр, Ж. Делез, связав его с новым типом философии.

 

«…почему эта философия развилась именно в эпоху кинематографа, мы, разумеется, не сможем ответить, будто кино ею порождено. …философ и кинематограф имеют общий способ бытия, некоторый общий взгляд на мир, принадлежащий одному поколению» [1]

 

Ж. Делез в своем исследовании, посвященном анализу идей А. Бергсона («Материя и память», 1896) применительно к кинематографу, показывает, что кадр связан с точкой зрения, закадровое пространство – с Целым (временем и Духом, в отличие от множества – материи и пространства) или, иными словами, символическим и воображаемым. План работает как сознание (показывает модификации во множестве или изменения в Целом), а камера то подобна человеку, то нет, то есть уподобляется Сверхчеловеку. План является образом-движением, «отвлеченного от тел и собственных причин». Монтаж извлекает из образов-движений образ времени, то есть целое, идею. Разное отношение к монтажу (изобретение разных его видов Д. Гриффиттом, С. Эйзенштейном, Д. Вертовым, Ж. Эпштейном), разное понимание планов, кадрирования представляют собой разное понимание психической и физической реальности, открытие разных ее сторон. 

З. Крокауэр указывает, что кинематографу как искусству стало доступно такое понимание действительности, какого без него человек не мог обрести: например, крупный план дает жизнь чему-то бесконечно малому, чего иначе не видно. Убыстренная съемка чего-то длительно разворачивающегося во времени (рост растений) позволяет осмыслить такой процесс человеку не гипотетически, а чувственно. З. Крокауэр всячески подчеркивает значение уникального качества этого вида искусства – чувственно соединять человека с физическим миром. С этой точки зрения кино авангардное, экспериментальное часто для него не кино, а отдельный вид искусства, близкий к изобразительному (так, сейчас мы выделяем видео-арт). То же относится и к «театральному» кинематографу с его главенством слова.

Если сопоставить идеи З. Крокауэра с идеями Ж. Делеза, то можно сказать, что кинематограф как искусство соединяет зрителя с Целым, бесконечным, вечноменяющимся. З. Крокауэр отдельно подчеркивает разомкнутые концовки в фильмах как подлинно кинематографические, так как жизнь не кончается. Отсюда вытекает некинематографичность трагедии, в которой мир приходит к концу, и кинематографичность мелодрамы и комедии, где перипетии улаживаются и приходят к гармонии, то есть целостному; становится понятной роль иронии, которая снижает пафос, соединяет невидимое (фантастическое) с видимым, реальным, которое получает объяснение как сон или бред голодного героя (например, в фильмах Чаплина «Малыш», «Золотая лихорадка»).

Маяковский оказывается ближе к «кинематографичному кинематографу», а не экспериментальному. В качестве ориентиров он выбирает Макса Линдера и Чарли Чаплина, думает о запечатлении движения ветвей как средстве выразительности кинематографа (а по З. Крокауэру – движущиеся на экране ветви – квинтэссенция кинематографического) и рождении сюжета прямо на съемочной площадке без сценария в своих ранних опытах 1918 г. (рождение сюжета прямо в процессе наблюдения за физической реальностью в процессе съемок – отдельная часть подлинного кинематографа, как показывает З. Крокауэр, приводя в пример Р. Флаэрти).

Маяковский, в отличие от экспериментального кино, использует сюжет. Он приветствует хронику, но сюжет хроники о самом себе (сценарий «Как поживаете?») придумывает сам. На эту «двойственность» кинопозиции Маяковского обращал внимание еще А. Февральский:

 

Маяковский же, ставя вопрос «за хронику против игровой фильмы», отнюдь не был последователен. Ведь он не отрицал, подобно Вертову, игровую кинематографию как таковую. Фильмы, названные им в ответе на первый вопрос, — игровые, на игровое кино рассчитан и его собственный сценарий «Как поживаете?», хотя в нем и очень сильно документальное начало. Но важно и ценно то, что и Маяковский и Вертов были энтузиастами показа в кино подлинной жизни, что они стремились к «киноправде». [4]

 

Такое взаимодействие с выдуманным/реальным у поэта можно сравнить с отношением Чаплина, который в своих фильмах подчеркивает важность обыденной жизни, но при этом их сюжет и декорации полностью рукотворны (например, программная в этом смысле лента «Парижанка»). Напоминает это и предшественника Чаплина, Макса Линдера, который снимал фильмы параллельно с поездками на отдых, путешествиями, гастролями и т.д. Получалось, что актер и его персонаж развивают свои жизни одновременно в параллельных реальностях, частично совпадающих друг с другом. Линдер едет в Германию, Испанию, Россию и его персонаж Макс также оказывается в этих странах (например, фильмы 1913 г. «Макс Линдер и г-жа Прохорова» о страсти к актеру московской купчихи и «Макс Линдер и русская курсистка»).

Таким образом, для сущности кинематографа важна не оппозиция «игровое / неигровое» (какие объекты сняты – реальные или созданные человеком), а «кинематографично / некинематографично» («поэтическое / непоэтическое»): вскрыта особая грань реальности, доступная только искусству кино, или нет. 

    

Литература

[1] Мерло-Понти. М. Кино и новая психология https://www.psychology.ru/library/00038.shtml[Дата обращения: 10.10. 24]

[2] Крокауэр З. Теория кино. Реабилитация физической реальности. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. 504 с.

[3] Делез Ж. Кино. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. 560 с.

[4] Февральский А. Дзига Вертов и Маяковский. Параллели и воспоминания // Искусство кино. 1973. № 10. https://chapaev.media/articles/5509 [Дата обращения: 10.10. 24].

Сведения об авторе: Купченко Татьяна Александровна, к.ф.н., с.н.c. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. E-mail: tkupchenko@gmail.com

А.Е. Парнис

Где родился Велимир Хлебников?

 

И.-В. Гёте когда-то сказал: «Чтобы лучше понять поэта, нужно побывать на его родине». В случае с Хлебниковым эти слова Гете более чем справедливы. 

В автобиографической заметке (1914) поэт писал: «Родился 28 октября 1885 <года – А.П.> в стане исповедующих Будду кочевников – имя «Ханская ставка», в степи – высохшем дне исчезающего Каспийского моря (море 40 имен)» [1].

 Однако в Калмыцкой степи нет села или поселка с таким наименованием (не путать с киргизской «Ханской ставкой», которая находится на другой стороне Волги и была столицей Букеевской орды). Здесь «Ханская ставка», скорее всего, метафорическая формула, описывающая место рождения поэта.

Между тем в некоторых других статьях о Хлебникове неожиданным образом приводятся сведения о втором месте рождения поэта – селе Тундутово. [2]

А в справочнике «Памятная книжка Астраханской губернии на 1886 год» указан третий вариант – адрес отца поэта В. А. Хлебникова: «Ставка Малодербетовского улуса» [3].

В первой биографии Хлебникова (1928), написанной литературоведом Н.Л. Степановым и основанной на изучении различных документов и свидетельств родных поэта, приводится общеизвестное наименование – село Тундутово Черноярского уезда Астраханской губернии. [4]

Возникли вопросы: откуда эти разночтения, и где находится указанная Хлебниковым «Ханская ставка»? А главное – как мне удалось установить подлинное место рождения поэта?

Прошло пятьдесят три года с момента открытия мною подлинного места рождения Хлебникова – зимняя ставка Малодербетовского улуса, и я вынужден снова вернуться к этой теме, так как после меня никто не будет искать уникальные «калмыцкие» публикации, где я подробно рассказал о моих разысканиях [5]. Кроме того, я намерен ввести в научный обиход новые аргументы и факты.

Чтобы разобраться в этих вопросах и развязать биографический «узел» поэта, летом 1971 года я побывал на малой родине Хлебникова в Калмыкии, посетил два близлежащих села, где он провел свое детство, в поисках старожилов – Городовиково (бывшее – Тундутово) и Малые Дербеты.

В то время я почти ничего не знал о жизни и быте калмыков-кочевников, а также о трагедии этого народа, которого советская власть в конце декабря 1943 года депортировала в Сибирь из-за ложного обвинения в коллаборационизме. В ссылке погибла треть калмыцкого народа. В связи с этим фактом только впоследствии мне стало понятно, почему в этих селах нет людей старшего поколения. Мне предложил свою помощь заместитель предисполкома П.М. Цибанев. Он возил меня на своем мотоцикле по этим двум селам в поисках старожилов. В центре Городовикова находилось большое здание – то ли дом культуры, то ли кинотеатр. Как впоследствии выяснилось, это было здание бывшей Тундутовской Вознесенской церкви, где в прошлом веке крестили Виктора Хлебникова.

В этих селах никто не слыхал фамилии Хлебниковых, но из встреч и бесед с жителями Городовикова я узнал главное – в русско-украинском селе Тундутово калмыки никогда не проживали, а жили в соседнем селе Малые Дербеты. И все же мне повезло. Мне удалось разыскать пожилую калмычку Б.С. Матышеву, жившую во втором селе. Она вспомнила, что еще до революции, в раннем детстве, ее пригласили в попечительский дом на елку, который стоял на окраине села, но это был дом последнего попечителя. В связи с этим возникли еще два вопроса: 

1. Где жил очередной попечитель улуса - он строил для себя новый дом, или  вселялся в дом предшественника? 

2. Почему на старых дореволюционных картах Астраханской губернии нет села Малые Дербеты?

После долгих и тщательных разысканий, а также работы в архивах и библиотеках, мне удалось установить, что Виктор Хлебников родился не в Тундутове, как считалось ранее, а в главной или зимней ставке Малодербетовского улуса, ныне – село Малые Дербеты. [6]

О результатах своих разысканий я неоднократно писал еще в середине 1970-х годов в статьях, опубликованных преимущественно в Калмыкии, но не все исследователи согласились с моим открытием. Возникла полемика, и до сих пор в литературе о поэте и в некоторых справочниках указываются «старые» неверные сведения о месте рождения поэта. [7]

Например, в собрании сочинений Хлебникова, изданном под редакцией Р.В. Дуганова и Е.Р. Арензона (вышло три издания, 2000-2007, 2013-2017, 2020), хотя и названо «новое» место его рождения – Малые Дербеты, но без указания источника, откуда заимствованы эти сведения, а Ханская ставка, которую поэт упоминает в автобиографии, почему-то названа «почтовым именованием зимнего поселения кочевников-калмыков» и «образным (?!) именованием» [8]. Однако это не так – на этих вопросах следует остановиться подробнее.

До моей поездки в Калмыкию в 1971 году в нескольких биографических статьях о Хлебникове приводились различные данные о месте его рождения, восходящие к первой биографии поэта, написанной Н.Л. Степановым, упомянутой выше [9], а также к свидетельствам самого поэта. 

В этой биографии поэта Степанов, основывался, вероятно, на метрической выписке, которая ранее хранилась в бумагах Хлебникова в семейном архиве, а ныне находится в его фонде в РГАЛИ, утверждал, что Хлебников родился в селе Тундутово. Но в биографию поэта вкралась досадная ошибка. При внимательном прочтении этой выписки выяснилось, что в ней указано лишь то, что его крестили в Тундутовской Вознесенской церкви, но не было указано, что он родился в этом селе. [10]

Необходимо отметить, что другой исследователь и биограф Хлебникова Н.И. Харджиев также писал в своих статьях о поэте, что он родился в Тундутове – в публикации писем Хлебникова к Матюшину [11], а также в неизданной энциклопедической статье о Хлебникове, подготовленной для восьмого тома КЛЭ (1975), но отклоненной редакцией.[12]

Мать поэта Екатерина Николаевна и младшая сестра Вера в воспоминаниях и в мемуарных записках сообщали почему-то другие сведения.

Мать поэта Екатерина Николаевна Хлебникова в воспоминаниях о сыне сообщает: «Виктор Владимирович Хлебников родился в 1885 году, 28 октября, в Калмыцкой степи Астраханской губернии, в Малодербетовском улусе, где отец его был улусным попечителем» [13].

Младшая сестра поэта Вера в письме от 19 июля 1922 г. к другу и душеприказчику Хлебникова, художнику П.В. Митуричу, сообщает (очевидно, со слов родителей): «Виктор Владимирович родился в Калмыцкой степи (где отец был попечителем калмыцкого округа) 28 октября (год рождения не знаю, верно ли обозначен в “Известиях”)». Это мемуарное свидетельство Веры Хлебниковой было впервые напечатано в посмертном сборнике Хлебникова «Стихи» (1923). [14]

Сам Хлебников вместо топонима в автобиографических очерках и анкетах приводил мифопоэтические или обобщенные его названия: «Ханская ставка», «стан монгольских исповедующих Будду кочевников», «Астраханские степи», «Калмыцкая степь», «морская окраина России, вблизи устья Волги». [15]

Любопытно, что отец поэта Владимир Алексеевич Хлебников в небольшой биографической заметке о сыне, написанной в 20-х годах и находящейся в фонде Хлебникова, сообщал, что дом, в котором родился поэт еще цел, но не уточнял, где в Калмыцкой степи в конце ХIХ века находилась улусная ставка и где проживала семья Хлебниковых. [16]

Понятно, что все биографические заметки о Хлебникове, появившиеся в 1920-х годах, восходят к этому закодированному источнику.

В 1922 г. поэт и переводчик Д.С. Усов, живший тогда в Астрахани и преподававший в Астраханском университете, посетил родителей поэта и расспрашивал их о сыне. В письме из Москвы от 15 января 1928 г. к поэту и критику Е.Я. Архипову он вспоминал об этом: «В Астрахани я знал его отца, согбенного, высокого орнитолога, «вещего старика». Помню, что навестил его, чтобы расспросить о Велимире, в конце июня 1922 г., т. е. как раз в те дни, когда тот уже умирал или умер… Отец мало мог рассказать мне о нем – в семье это было тяжелое место, полное неоправдавшихся надежд, смущения и стыда. Показывал мне его превосходный портрет в гимназическом мундире – прелестное, мягкое, округленное, сероглазое лицо» [17].

В начале 1928 года Усов написал краткую биографию Хлебникова для биобиблиографического словаря «Писатели современной эпохи» (1928), в которой он использовал материалы, полученные от отца поэта и его душеприказчика художника П.В. Митурича. В этой статье Усов также не указал названия места рождения поэта, а привел общеизвестные сведения: «…поэт род<ился> 9 нояб<ря> 1885 г. в калмыцкой степи в селе Малодербетовского улуса Астраханской губ<ернии>, в семье попечителя калмыцкого округа» [18]. Но как называется это село и где оно находится, почему-то не указал.

В статьях о Хлебникове, включенных в антологию русской поэзии И.С. Ежова и Е.И. Шамурина (1925) [19] и в книгу о русской литературе Е.Ф. Никитиной (1926) [20], также речь идет о Калмыцкой степи как о месте его рождения.

В фонде Хлебникова сохранилась «выписка из метрической книги за 1886 год Тундутовской Вознесенской церкви Черноярского уез<да> Астрах<анской> Епар<хии> <за> № 26 о рождении Виктора Владимiрова Хлƀбникова», датированная 3 июля 1891 года [21]. Вероятно, отец поэта В.А. Хлебников получил эту выписку накануне своего отъезда вместе с семьей из Калмыцкой степи на новое место службы в село Подлужное Волынской губернии. Конечная дата его пребывания в должности улусного попечителя, согласно послужному списку, – 8 июля этого года. Приведу цитату из метрической выписки:

 

«За 1886 год в 1 части о родившихся в ст<атье> под № 66 записано: 1885 года 28 октября рожден <и> 1886 года августа 1 крещен Виктор; <родители:> Кандидат Естественных наук Владимiр Алексƀев Хлƀбников и законная жена его Екатерина Николаева; оба православные; <восприемники:> Потомственного почетного гражданина <сын> Борис Лаврентьев Хлƀбников и дочь действительного статского советника Екатерина Петрова Левитова; таинство крещения <совершили:> священник Георгий Лебедев с диаконом Николаем Царицынским и псаломщиком Петром Кряжимским» [22].

 

На той выписке внизу проставлена печать Тундутовской Вознесенской церкви, заверяющая подписи.

В личном деле студента Казанского университета В. В. Хлебникова [23], а также в другом его личном деле, когда он учился в Санкт-Петербургском университете [24], находятся две копии метрического свидетельства, переписанные с подлинника рукой поэта. В них, как и в метрической выписке, указано только то, что его крестили в Тундутовской Вознесенской церкви, но не указано, где он родился. К сожалению, метрические книги этой церкви не сохранились.

Таким образом, становится ясно, что Степанов неверно прочитал копии метрических свидетельств, и эта ошибка кочевала из одного издания в другое.

После тщательного изучения географических карт XIX века и разного рода справочной литературы выяснилось, что около Тундутова поселка или села с названием «Малые Дербеты» не было, а был некий населенный пункт, но он был без названия. Вернее, не было официального топонима, поэтому мать и сестра поэта в своих воспоминаниях не упоминают его, а дают обобщенное название – Калмыцкая степь. Однако в разговорной речи местных жителей наименования «Малые Дербеты», или «Малодербеты», надо думать, все же существовало. Отец поэта В.А. Хлебников под публикацией своей статьи «О состоянии табаководства северной части Малодербетовского улуса Астраханской губернии» указал место, где она была написана: «18 января 1890 года. Малодербеты» [25].

Итак, как удалось установить, в ХIХ веке это был небольшой населенный пункт, в котором находилось всего несколько строений, но тогда он не имел статуса поселка или села, поэтому он не был обозначен на карте. Здесь и находилась, вероятно, зимняя ставка Малодербетовского улуса. Вокруг дома попечителя улуса было всего несколько построек. Приведу дефиницию административного термина «улусная ставка»: «Ставкою улуса называют местное улусное управление, здесь находится улусный зарго-суд, попечитель и правитель улуса, канцелярия, улусная школа, команда казаков и другие служащие лица. Главный хурул (кюрэ) с духовенством кочует всегда поблизости улусной ставки, а равно и базар, т. е. торгующие разными товарами» [26].

Впоследствии в конце ХIХ-го или в начале XX века из этой улусной ставки выросло село Малые Дербеты. Это подтверждают старые карты Астраханской губернии и справочник «Памятная книжка Астраханской губернии на 1886 год» (и по 1891 год), где указан адрес В. А. Хлебникова – «Ставка Малодербетовского улуса» [27].

Это подтверждается и другими документами. В 1914 году Велимир Хлебников писал, отвечая на вопросы анкеты профессора С.А. Венгерова, что отец «имел друзей-путешественников» [28]. Среди друзей и знакомых В.А. Хлебникова путешественниками были, например, известный зоолог и популяризатор науки академик А.М. Никольский и известный этнограф И.А. Житецкий. Последний в 1880-х годах за участие в революционных событиях был сослан в Астраханскую губернию, где занимался изучением жизни и быта астраханских калмыков. Летом  1885-го и 1886 годов он проживал в Калмыцкой степи, где собирал этнографические и хозяйственно-экономические материалы о жизни и быте калмыков. За несколько месяцев до рождения будущего поэта, он побывал в гостях у попечителя Малодербетовского улуса, а через некоторое время после этой поездки он выпустил несколько работ по этнографии и быту калмыков, где поблагодарил В.А. Хлебникова за консультации и существенную помощь в собирании материалов. [29]

В  фонде Хлебникова сохранилось также несколько неизданных писем И.А. Житецкого к отцу поэта, в которых  он упоминает ставку. Важно подчеркнуть, что ученый в одной из своих работ о калмыках совершенно определенно указал, что ставка Малодербетовского улуса с попечителем и двумя его помощниками находилась вблизи села Тундутово. [30]

Примечательно, что книги Житецкого и научные сборники с его трудами находились в домашней библиотеке отца Хлебникова, поэт изучал их и под воздействием этих работ, а также работ других исследователей написал несколько своих «калмыцких» текстов (например, повесть «Есир»), но это тема отдельного исследования. [31]

Как выглядел дом попечителя, который мне удалось обнаружить в 1971 году? К сожалению, я не смог тогда его сфотографировать, у меня не было с собой фотоаппарата, а в середине 80-х гг. ХХ века этот дом, простоявший более ста лет, к сожалению, сгорел при странных обстоятельствах.

Некоторое представление о нем дают две уникальные ранние фотографии, снятые еще в конце ХIХ века. 

На первой запечатлена вся семья Хлебниковых перед домом (без Веры, родившейся 20 марта 1890 года), на другой – дом и приусадебные строения (на дальнем плане). Первая была напечатана в 1984 году в сборнике Хлебникова «Ладомир», вышедшем в Калмыкии (с подлинника, хранившегося у племянника поэта М.П. Митурича). Она была опубликована с ошибочной расшифровкой («справа на руках у няни – сын Виктор»). Ошибка составителя сборника Р.В. Дуганова была допущена, вероятно, из-за пометы «Витя», сделанной сестрой поэта Верой на паспарту подлинника фотографии. В действительности Виктор находится на руках кормилицы, которая стоит слева с младенцем на руках – он выглядит старше (почти на два года) младшего брата Шуры, родившегося 25 августа 1887 г. и сидящего на коленях у няни.

Правильная расшифровка: первый ряд (сидят) – Борис, Е.Н. Хлебникова, Катя, крестная мать Виктора Е.П. Левитова (?), тетка матери, няня с Шурой на коленях; второй ряд, стоят – кормилица с Виктором на руках, В.А. Хлебников (в окне), В.Н. Вербицкая, сестра матери. Эту фотографию следует датировать 1887 или 1888 годом.

Вторая фотография, запечатлевшая дом попечителя с другими постройками, была любезно предоставлена мне в 2002 г. историком-краеведом И.В. Борисенко и впервые была опубликована в моей статье в сборнике «Велимир Хлебников и Калмыкия» (2015). [32]

Кроме того, сохранился еще один уникальный документ, который был недавно опубликован и в котором упомянут В.А. Хлебников в первый год его пребывания на новой службе, а также описан интерьер дома попечителя.  Речь идет о воспоминаниях известного монголоведа-лингвиста К.Ф. Голстунского [33]: 

 

Выбрав тарантас, но этот уже по возможности более удобный для спанья, мы в часу четвертом ночи благополучно добрались до Малодербетовского улусного управления, или, как называют калмыки, ставки, сохраняя это имя, может быть, еще от того, уже давно отжившего свой век, времени, когда при управлениях кочевали ставки их ханов. Я думал, что это место служит местопребыванием, воображение рисовало мне ряд высоких шатров, со всевозможными украшениями, чуть не конскими хвостами на высоких шестах и тому подобными прелестями. Каково же было мое удивление и разочарование в то же время, когда вместо воображаемого роскошного становища увидел я небольшую группу деревянных домов. Здания в ставке расположены следующим образом: в восточной части этого четырехугольника находятся ворота; к праву от них одноэтажный дом – квартира попечителя. Дом этот довольно уютный особняк из 6–7 больших светлых комнат. Теперешнему попечителю г<осподину> Хлебникову, человеку семейному, даже слишком просторно в этом доме. Впрочем, в свободное от занятий время все служащие собираются у попечителя, так что чистые комнаты служат как бы <salle de repos> [34] для всех обитателей ставки. Перед домом разбит маленький садик. Влево от ворот находится большой двухэтажный дом, в котором помещается школа учеников; в этом доме имеется квартира учительницы и фельдшерицы. В летнее время, когда ученики школы распущены, в ней живут обыкновенно переводчики улусного управления, так как зимнее их помещение очень тесное; к дому попечителя примыкает другое одноэтажное здание, в котором помещаются квартиры помощника попечителя и начальника местной казачьей команды. Остальные здания – канцелярия управления, казарма казаков и помещения низших служащих – находятся в задней западной части четырехугольника. Архитектура всех зданий носит однообразный, казарменный характер, исключением является только здание школы; оно построено вроде дачи с крытой галереей в верхнем этаже [35]. Здесь мы должны были повидаться с попечителем, дабы представить ему виды и позаботиться о способах дальнейшего передвижения. Ввиду усталости семейства г<осподина> Кутузова, а также любезности попечителя г<осподина> Хлебникова нам пришлось здесь остаться <на>целый день и даже переночевать. Из ставки до места нашего будущего становища в долине степной реченки Амста Бургуста нам надлежало ехать на юго-запад» [36].

 

И все же почему Хлебников назвал свое родовое гнездо «Ханской ставкой»? При его глубоком знании истории и географии Волжско-Каспийского края он вряд ли мог ошибиться.

Возможны по меньшей мере три варианта объяснения. 

Первый: поэт назвал эту местность так по ассоциации с Калмыцким ханством, ликвидированным еще в 1803 г., сразу после смерти последнего хана Чучея Тундутова, а также в связи с близостью ставки к селу, носящем его имя – Тундутово.

Второй вариант – это наименование возникло как результат игры слов. Отвечая на вопрос анкеты Венгерова о месте рождения, Хлебников написал: «Степь Астрах<анская>. Ханская ставка» [37]. Вероятно, он здесь сократил или расчленил одно из слов, составляющих топоним «Астра<ханская> степь», и вычленил из него слово «ханская». Не исключено, что метафорическое название «Ханская ставка» возникла из простого сокращения слова «Астра<ханская>» (по аналогии с «улусной ставкой»).

Третий вариант. В 1913 г. футуристы в листовке «Пощечина общественному вкусу» назвали его «великим гением современности». По этому поводу он иронически написал в автобиографической заметке (1914): «звание храню и по сие время» [38]. В дневниковых записях 1915 г. Хлебников отметил, что Маяковский назвал его «королем русской поэзии» [39], а «О. Брик – королем времен» [40]. Хлебников, названный соратниками «королем поэзии» и «королем времени», не мог родиться в обыкновенной улусной ставке – разумеется, он должен был родиться только в царской или Ханской ставке.

Таким образом, все стало на свои места: Хлебников родился в улусной ставке, которую он метафорически называл «Ханской ставкой».

Определение подлинного места рождения поэта – зимняя ставка Малодербетовского улуса, несомненно, дало толчок для изучения калмыцкой и «азийской» темы в его творчестве, которой исследователи ранее не занимались. Она стала прелюдией евразийской темы в творчестве Велимира Хлебникова. 

* * *

Во время последнего приезда Р.О. Якобсона в Москву (в 1979 г.) в беседе о Хлебникове с автором статьи он неожиданно вспомнил, что в сборнике А. Крученых и В. Хлебникова «Слово как таковое» (1913) вторая строфа стихотворения «Памятник», состоящего из трех строф, была написана Хлебниковым:

 

Про всех забудет человечество,

Придя в будетлянские страны,

Лишь мне за мое молодечество

Поставят памятник странный… [41]

 

Этот факт был никому неизвестен, поэтому указанное четверостишие не было включено в собрание сочинений Хлебникова. Слова поэта о «странном» памятнике, который ему поставят в будущем, оказались пророческими. 

Пройдет 80 лет с момента написания этих строк, 20 лет с момента установления места рождения поэта, и 26 декабря 1992 на окраине Малых Дербет, в степи, установят памятник работы калмыцкого скульптора Степана Ботиева, – дань великому русскому поэту, который называл себя «сыном Азии» и «председателем Земного шара» [42].

   

 

Примечания

[1] Хлебников В. Неизданные произведения. Под ред. Н. Харджиева и Т. Грица. М., 1940. С. 352. См. также Миллер А.Ф. О названиях и географических картах Каспийского моря. // Сб. трудов Петровского Общества исследователей Астраханского края. Астрахань, 1892.

[2] Степанов Н. Биографические сведения. // Хлебников В. Собрание произведений. Т. 1. Л., 1928. С. 7.

[3] Памятная книжка Астраханской губернии на 1886 г. Астрахань, 1886 (алфавитный указатель). С. XLI; см. также следующие издания с 1887 по 1891 гг.

[4] См. примеч. [3]. 

[5] О моей поездке в Калмыкию в 1971 г. и разысканиях, связанных с подлинным местом рождения Хлебникова, см.: Парнис А. Родина поэта // Советская Калмыкия. 1974. № 54. 19 марта; Парнис А. «Про конецарство, ведь оттуда я…» // Степная новь. Малые Дербеты, 1975. № 131. 1 нояб.; № 139. 25 нояб.; перепеч.: Теегин герл / Свет в степи. Элиста, 1976. № 1. С. 135–151. См. также: Парнис А.Е. «Евразийские» контексты Хлебникова: от «калмыцкого мифа» к мифу о «единой Азии» // Евразийское пространство: звук, слово, образ. М., 2003. С. 299–344.

[6] См., например: Литературный Санкт-Петербург: энциклопедический словарь: в 3 т. / гл. ред. и сост. О.В. Богданова. 2-е изд. СПб., 2015. Т. 3. С. 503-508 (то же – в первом издании этого словаря, 2011 г.); статья А.И. Михайлова о Хлебникове, изобилующая ошибками, среди которых и неверно указанное место рождения поэта (Тундутово), перепечатана из словаря «Русские писатели ХХ века» (1998), который был подготовлен Пушкинским Домом (ИРЛИ) и вышел тремя изданиями (последнее – в 2005 г.). 

[7] См.: Борисенко И.В. Хлебниковы в Калмыкии. К 100-летию со дня рождения В. В. Хлебникова // Советская Калмыкия. – 1985, 6 июля; Борисенко И.В. Где дом поэта? // Советская Калмыкия. – 1985, 9 ноября; Борисенко И.В. Хлебниковы и Калмыкия. // Известия Калмыкии. 2008, 25 октября.

[8] Хлебников В. Собрание сочинений. В 6 т. Под общ. ред. Р.В. Дуганова и Е.Р. Арензона. – М.: ИМЛИ РАН. «Наследие», 2000-2006. 2-е изд. 2013-2017; 3-е изд. 2020. 

[9] См. примеч. [3].

[10] Парнис А.Е. Из истории хлебниковедения: неизданные воспоминания Е.Н. Хлебниковой о сыне. //Велимир Хлебников и Калмыкия. Элиста, 2013. С. 20-21. 

[11] Гриц Т., Харджиев Н. Новое о Хлебникове. //30 дней. 1935. №7. С. 65-66. См. также: РГАЛИ. Ф, 3145. Оп. 1. Ед. хр. 67. Л. 3-4. (Картотека для летописи жизни и творчества В. Хлебникова). 

[12] РГАЛИ. Ф. 527. Оп. 1 Ед. хр. 204 Л. 30.

[13] Хлебникова Е.Н. <Из воспоминаний о сыне> // Велимир Хлебников и Калмыкия. Сборник научных статей. Элиста, 2013. С. 75.

[14] Хлебникова Вера. Воспоминание // В. Хлебников. Стихи. М., 1923. С. 58.

[15] Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. – Т.6. Кн. 2. – М.: ИМЛИ РАН, 2006. С. 240-246.

[16] 

[17] Усов Д. «Мы сведены почти на нет…»: в 2 т. / сост., вступ. ст. и подгот. текста Т.Ф. Нешумовой. Т. 2. М., 2011. С. 484.

[18] Усов Д. Хлебников Велимир // Писатели современной эпохи: Биобиблиографический словарь: в 2 т. М., 1992, 1995. Т. 2 / под ред. Н. А. Богомолова. С. 207.; Д. Усов не смог тогда опубликовать эту статью: второй том этого издания был конфискован (из-за статьи о Л.Д. Троцком) и вышел только через много лет – в 1995 году.

[19] Ежов И.С., Шамурин Е.И. Русская поэзия ХХ века. М., 1925. С. 588.

[20] Никитина Е.Ф. Русская литература от символизма до наших дней. М., 1926. С. 416.

[21] РГАЛИ. Ф. 527. Оп. 1. Ед. хр. 153. Л. 1-1 об. См. факсимиле метрической выписки Хлебникова: Архив Н. И. Харджиева. Т. III. М., 2019. С. 362.

[22] РГАЛИ. Ф. 527. Оп. 1. Ед. хр. 153. Л. 1–1 об. Б. Л. Хлебников (1887–1937) – двоюродный брат, крестный отец поэта. Е.П. Левитова – двоюродная бабушка будущего поэта, родная сестра его бабушки М.П. Левитовой, крестная мать поэта. 

[23] Национальный архив Республики Татарстан. Ф. 977. Оп. Совет. Д. 34818.

[24] ЛГИА. Ф. 14. Оп. З. Ед. хр. 53212. Л. 9.

[25] Хлебников В.А. О состоянии табаководства в северной части Малодербетовского улуса Астраханской губернии: Сборник трудов членов Петровского Общества исследователей Астраханского края. Астрахань, 1892. С. 4.

[26] Труды Астраханского губернского статистического комитета. Астрахань, 1869. Вып. I. С. 26-27; см. там же некоторые сведения о зимней ставке Малодербетовского улуса.

[27] Памятная книжка Астраханской губернии на 1886 г. Астрахань, 1886 (алфавитный указатель). С. XLI; см. также следующие издания с 1887 по 1891 гг.

[28] Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. – Т. 6. Кн. 2. – М.: ИМЛИ РАН, 2006. С. 240.

[29] Житецкий И. Астраханские калмыки (наблюдения и заметки) // Сборник трудов членов Петровского общества исследователей Астраханского края. Астрахань, 1892. С. 105–106, 111. См. также: Житецкий И.А. Очерки быта астраханских калмыков. Этнографические наблюдения 1884-1886 гг. М.,1893.

[30] Житецкий И. С. 105–106.

[31] См. примеч. [1].

[32] Парнис А.Е. Из истории хлебниковедения. С. 26.

[33] На этот очерк обратил мое внимание Д. Татнинов, которому я выражаю сердечную признательность.

[34] <Salle de repos> (франц.) – комната отдыха.

[35] См. об этом подробнее в статье историка А.Г. Митирова «Сколько лет Малым Дербетам?» (Известия Калмыкии. 2003. 9 июля). Она отвечает на многие поставленные здесь вопросы и подтверждает выдвинутую мною гипотезу. А главное – А.Г. Митиров сообщает, что «село Малые Дербеты возникло в междуречье Амта-Зельме и Альматы (Альматин Адык) как ставка Малодербетовского улуса еще в 1803 году» и далее приводит уникальный архивный документ о первых улусных постройках, сделанных в 1837 г. В документе чиновник Калмыцкого управления сообщает астраханскому губернатору о том, что внук последнего хана Чучея Тундутова Деджит Тундутов, владелец Малодербетовского улуса, приступает к постройке дома для зимнего пребывания главной ставки: «Дом владельца деревянный длиною 51/3 аршин о шести комнатах с двумя хозяйственными пристройками; дом для брата его из земляного кирпича (еще неоконченный); деревянный дом для канцелярии его пребывания письмоводителя и дом для улусного суда в шесть сажен длины о шести комнатах, где имеют пребывание и улусные чиновники (с оградою из земляного кирпича)». Особо стоит подчеркнуть на точное совпадение двух описаний дома попечителя, сделанных с временным промежутком почти в полвека: документального текста, составленного чиновником при строительстве дома в 1837 г., и описание дома, сделанное К.Ф. Голстунским в 1886 г.

[36] Голстунский К.Ф. Очерк поездки в Калмыцкую степь в лето 1886 года / подгот. текста С. С. Сабуровой // Mongolica-XII: сб. науч. ст. по монголоведению. Посвящается 130-летию со дня рождения Б.Я. Владимирцова (1884–1931). СПб., 2014. С. 76–77.

[37] Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. – Т. 6. Кн. 2. – М.: ИМЛИ РАН, 2006. С. 240.

[38] Хлебников В. Неизданные произведения. Под ред. Н. Харджиева и Т. Грица. М., 1940. С. 353.

[39] Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. – Т.6. Кн. 2. – М.: ИМЛИ РАН, 2006. С. 228.

[40] Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. – Т.6. Кн. 2. – М.: ИМЛИ РАН, 2006. С. 230.

[41] Крученых А., Хлебников В. Слово как таковое. М., 1913. С. 14. 

[42] Здесь можно ставить точку, кроме одного факта: автора этих строк, потратившего пять лет на поиски подлинного места рождения поэта, на открытие памятника Хлебникову почему-то забыли пригласить.

Сведения об авторе: Парнис Александр Ефимович, с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. E-mail: aparnis@mail.ru 

А.А. Россомахин

«Армянский Маяковский» и несостоявшийся журнал

 

Весной 1924 года 27-летний Егише Чаренц, известный армянский поэт, автор ряда книг (издававшихся в Тифлисе, Ереване и Москве), вместе с двумя соратниками затеял издание первого армянского авангардного постфутуристического журнала «Standard». Чаренц намеревался развивать в журнале принципы, двумя годами ранее провозглашенные им в «Декларации трех», вызвавшей весьма серьезный резонанс. Важно отметить, что Чаренца в двадцатые годы армянская критика нередко называла «армянским Маяковским» (причем далеко не всегда в комплементарном смысле). 

Программное заглавие журнала – очевидная претензия на создание образца, эталона, стандарта (как в плане идеологическом, так и в плане эстетическом). На конструктивистской обложке изображен фотомонтаж с Лениным и турбиной (вождь как метафора технического прогресса). Рядом помещен программный эпиграф из Карла Маркса, проблематизирующий поэзию и, шире, искусство – в век технического прогресса. 

Журнал «Standard» вышел в свет в мае 1924 года, в Москве, полностью на армянском языке. На титульном листе был напечатан установочный лозунг: «Не “о” революции, а для революции». 

Подзаголовок позиционировал издание намного шире литературных рамок: «Журнал литературы и искусства», а структура 16-страничной брошюры определяла мультидисциплинарный диапазон затеянного проекта. 

Тираж был отпечатан в мае 1924 года, но спустя буквально несколько дней уничтожен самими авторами по причине политической нецелесообразности… Вызывающая брошюрка под заглавием «Standard» – важный артефакт эпохи, по сути так и не ставший фактом литературно-художественного процесса; целью доклада является реактулизация этого журнала и рассмотрение его в контексте атмосферы советской культурной революции. 

 

Сведения об авторе: Россомахин Андрей Анатольевич, Philosophiæ Doctor (PhD), с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. E-mail: a-romaha@yandex.ru

 

Е.А.Тюрина

О некоторых текстологических проблемах дореволюционных стихотворений В.В. Маяковского*

 

*Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН в рамках проекта «Русская и европейская классика в XXI веке: подготовка цифровых научных комментированных изданий» по гранту Министерства науки и высшего образования РФ на проведение крупных научных проектов по приоритетным направлениям научно-технологического развития (соглашение № 075-15-2024-549 от 23 апреля 2024 г.).

 

Доклад посвящен ключевым текстологическим вопросы поэтического наследия Маяковского периода 1912–1917 годов. Особое внимание уделено вопросам источниковедческой базы, различиям в текстологических подходах к дореволюционному и послереволюционному творчеству Маяковского, а также специфическим проблемам, связанным с экспериментами в графическом оформлении его ранних стихов.

В рамках научного проекта «Русская и европейская классика в XXI веке: подготовка цифровых научных комментированных изданий» был осуществлен текстологический обзор источников 70 дореволюционных стихотворений, из которых только 11 имеют автографы (это в пять раз меньше, чем за следующие шесть лет после революции). С 1917 года поэт начал вести записные книжки, что привело к резкому увеличению дошедших до нас черновиков и беловиков.

Одной из ключевых текстологических проблем ранних стихов Маяковского является наличие источников, которые в некоторых случаях, несмотря на минимальные лексические отличия, могут существенно отличаться по графике строк и являются «графической редакцией». Важно учитывать специфику дореволюционных футуристических сборников: «Садок судей», «Дохлая луна», «Требник троих», «Молоко кобылиц» и других, где шрифт, расположение строк, отсутствие знаков препинания, а иногда и заглавия у произведения имели авангардное значение. Маяковский активно экспериментировал с пунктуацией и графической формой стихотворений, которые не переходили в более поздние прижизненные издания.

Создаваемая нами цифровая платформа, должна обеспечить параллельное представление всех существующих редакций и вариантов дореволюционных стихотворений Маяковского. А уточненный и расширенный комментарий, взятый из нового полного академического собрания произведений В.В. Маяковского в 20 т. (М.: Наука, 2013. Т.1.), должен сопровождаться факсимильным воспроизведением автографов и опубликованных вариантов, чтобы исследователи могли познакомится с разночтениями, особенно в графическом и орфографическом аспектах.

До 1917 года в публикациях стихотворений Маяковского встречаются изъятые царской цензурой некоторые слова и строки. Подобные публикации с купюрами являются цензурными редакциями и вариантами. Именно в таком виде современники поэта знакомились с произведениями Маяковского. При этом в дореволюционный период было сведено к минимуму вмешательство сторонних лиц в тексты сборников, которые выходили на деньги меценатов, в частности с 1915 по 1917 годы – О.М. Брика. 

Важной особенностью текстологии В.В. Маяковского является то, что поэт считал свои ранние, дореволюционные стихотворения завершенными, называл их «первое профессиональное, печатаемое» [1] и практически не вносил изменений, включая их в свои книги после революции: «Все сочиненное», «13 лет работы», «Для голоса», «255 страниц», «Избранный Маяковский» и прижизненное собрание сочинений.

 

 

[1] Маяковский В.В. Я сам // Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: в 13 т. – Т.1. – М.: Гос. изд. худ. лит., 1955. С. 20.

Сведения об авторе: Тюрина Елена Александровна, к.ф.н., с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. E-mail: infoimli@yandex.ru

  

 

А.М. Насуева

Субъектная организация любовной лирики В. Маяковского (1912-1917) *

 

*Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН в рамках проекта "Русская и европейская классика в XXI веке: подготовка цифровых научных комментированных изданий" по гранту Министерства науки и высшего образования РФ на проведение крупных научных проектов по приоритетным направлениям научно- технологического развития (соглашение № 075-15-2024-549 от 23 апреля 2024 г.).

 

Перед тем как приступить к рассмотрению любовной лирики Маяковского, необходимо прояснить теоретическую базу, которая будет использоваться нами при анализе. Известно, что по определению Б.О. Кормана «субъектная организация есть соотнесенность всех отрывков текста, образующих данное произведение, с субъектами речи – теми, кому приписан текст (формально-субъектная организация), и субъектами сознания – теми, чье сознание выражено в тексте (содержательно-субъектная организация)» [2, с. 120].

Ввиду того что автор как носитель определенной концепции опосредован субъектными и внесубъектными формами, анализ субъектной организации текста может служить ключом к пониманию его позиции и сознания. Что касается лирики, то ее анализ всегда более сложен, так как зачастую формально-субъектная организация лирического текста ограничивается одним субъектом речи, который соотносится с объектом. Однако это условия, свойственные лирической структуре, которая не включает в себя эпические или драматические элементы. Если же эти элементы присутствуют в тексте, то лирическая система уже не может ограничиваться только одной формой сознания и становится многоэлементной. 

Кроме того, в лирике, и тут мы снова обращаемся к терминологии Б.О. Кормана, важное место занимает «эмоциональный тон» – связующая нить «между мировоззрением поэта и настроением, выраженным в стихотворении» [1, с. 10]. Известно, что с эмоциональным тоном существенно связана большая или меньшая степень вовлечения объективного элемента в лирическое поле зрения поэта [1, с. 18]. 

Говоря о Маяковском в выбранном нами хронологическом промежутке, можно заметить, что ближе к 1915 году наблюдается усиление личного начала в лирике: чем интенсивнее эмоциональный тон, тем меньше в поэзии «непрямых» ситуаций, описывающих любовное чувство; лирическая ситуация приобретает более конкретный характер; на смену абстрактным описаниям приходит более «исповедальная» форма. По такой же линии развития в стихотворениях любовной лирики данного периода происходит все большее сближение объекта и субъекта речи, вплоть до полного их совпадения, что характерно, как было уже сказано для структуры лирического произведения. Покажем это на конкретных примерах: стихотворениях «За женщиной» (1913), «Любовь» (1913), «Скрипка и немножко нервно» (1914), «Пустяк у Оки» (1915), «Анафема» (1916), «Лиличка!» (1916), «Себе, любимому, посвящает эти строки автор» (1916).

Собственно любовная лирика Маяковского начала оформляться ближе к 1915 году, до этого она может называться таковой «условно»: это были стихотворения, посвященные скорее умозрительному рассмотрению и анализу этого чувства, природе отношений между полами.  Конечно, в них уже слышится лирический голос Маяковского и та проблематика, которая в полной мере найдет свое отражение в более позднем творчестве, но сознание автора проявляется в этих ранних стихотворениях иначе, опосредованно. 

Стихотворение «За женщиной» – фактически полностью зашифрованный метафорический текст, и только название подталкивает нас к анализу подтекста, который прячется за этим метафорическим каркасом. Очевидно, сюжет дня и ночи, сменяющих друг друга, несколько эротизирован, что проявляется на лексическом уровне. Как таковой носитель речи не актуализирован, а скрывается за системой метафор и фигур, образующих объект сознания, – действующих лиц стихотворения. Авторское же сознание выражено внесубъектно, и только текст «сам по себе» выражает отношение автора к описываемому явлению. Лирическое «я» можно считать на лексическом уровне, но только контекстуально, при условии знания поэтического языка Маяковского, образной системы его творчества. 

На первый взгляд, то же самое мы видим в стихотворении «Любовь», в котором также на первом плане находится объект, на который направлено внимание автора. Начало подталкивает нас к мысли, что повествование будет происходить от третьего лица, но далее происходит «слом» – появляется актуализированный субъект речи, меняющий фокус повествования. При этом он выполняет роль «составной части» развернутой метафоры, служащей для описания любовного чувства. Опять, несмотря на формальную проявленность в тексте, лирическое «я» скрывает себя за метафорой, даже использует себя, чтобы эту метафору создать и выразить таким образом оппозиционность действующих лиц стихотворения. 

Усложнение субъектной организации мы наблюдаем в стихотворении «Скрипка и немножко нервно». Здесь тоже повествование начинается не с актуализации лирического героя, а с введения на первый план объекта изображения. Кроме того, автором-повествователем (сначала он воспринимается читателем именно так), носителем авторского сознания, вводятся даже вторичные субъекты речи. Несмотря на то, что автор на данном этапе растворен в тексте и ярко не в нем проявлен, мы видим его отношение к ситуации через вводимых им вторичных субъектов речи, точнее через то, как они вводятся. Кроме того, очевидна стилистическая близость их реплик по отношению к скрипке, а затем и герою, который «внезапно» из стороннего наблюдателя действия модифицируется в непосредственного участника действия, что мы видели и в предыдущем стихотворении.

«Пустяк у Оки» также характеризуется драматизацией формы: все стихотворение представляет собой диалог, состоящий из двух реплик. За таким построением стихотворения, внешней его простотой стоит проблема коммуникации, невозможности диалога. Это выражается через ответ вторичного субъекта речи, девушки, к которой обращено высказывание героя. Герой же, хоть и выступает здесь от первого лица, все еще не является объектом собственного изображения. Мы снова видим абстрагированный анализ любовного чувства между двумя единицами высказывания, которые иллюстрируют невозможность близости и единения, ведения диалога. Но при этом само стихотворение опять же является «посредником» между читателем и автором, композиция и особенности рифмовки которого и раскрывают нам авторское отношение к ситуации. В предыдущем стихотворении «Скрипка и немножко нервно» также показан конфликт «голосов» через систему образов и драматическую форму: герой, как и скрипка, «ничего не умеют сказать», и именно это привлекает героя к «деревянной невесте» [3, с. 38-39]. Остальные наделены собственным голосом, точнее представляют собой единый субъект сознания, оппозиционный сознанию автора и его «альтер эго», скрипке.

Кардинальный слом этой парадигмы — уход от обобщенного образа любви к личному — намечается к 1915-1916 гг. (стоит, однако, сделать оговорку, что это утверждение касается только стихотворений поэта, так как в поэмах это произошло раньше — в «Облаке штанах» в 1914 г.). До этого мы видели, что автор либо представлен внесубъектно, либо он актуализируется как самостоятельный субъект речи, но все же не становится объектом своего высказывания: он говорит от себя, но о ситуации. На этом этапе происходит постепенное сближение субъекта и объекта изображения, а лирика приобретает личный характер. 

В «Анафеме» сразу же привлекает наше внимание изменение авторской точки зрения: с первой строки мы погружаемся во внутренний мир лирического героя (тут мы уже имеем полное право называть его так), начинаясь с его прямого высказывания, даже крика, максимально личного и интимного. Кроме того, известно, что некоторые фразы лирического героя носят биографический характер, то есть перенесены в текст из сферы личного [3, с. 485-486]. Прямая речь любимой, вводимая лирическим героем, уже не может быть расценена как равнозначная по значению в субъектной структуре стиха: она вводится для того, чтобы лирический герой в полной мере мог выразить свое я, как высказывание, необходимое для дальнейшей более развернутой его иллюстрации. То же самое с толпой, чья реплика служит своеобразным «триггером» для последующего ответа лирического героя.

Тут, назревающий еще в прошлых стихотворениях конфликт отвержения, конфликт лирического «я» и «другого», равнодушного сознания, уже выражается открыто и с привлечением личного опыта. 

В стихотворениях «Лиличка!» и «Себе, любимому, посвящает эти строки автор» лирический герой окончательно становится и объектом, и субъектом высказывания. «Лиличка!» представляет собой обращение лирического героя к «скрытому адресату». Объектная и субъектная сторона стихотворения полностью подчиняются лирическому «я» поэта. Адресат не выражается текстуально, но мы чувствуем его присутствие в стихотворении через обращения к нему героя. Благодаря этому приему мы можем опосредованно наблюдать в тексте два субъекта сознания, хотя субъект речи один. Стоит также подчеркнуть, что этот скрытый субъект сознания, адресат высказывания, не представляет из себя какой-то отвлеченный образ, он вполне конкретен и биографичен.

«Себе, любимому, посвящает эти строки автор» еще дальше ушло в сближении объекта и субъекта высказывания, что полностью отвечает заглавию. Лирический герой полностью становится своей главной темой, не прибегая к посторонним объектам или субъектам речи, посредством которых он может себя выразить. Тот же самый конфликт отчуждения и несовпадения расширяется, доходя до рамок трагического модуса, когда заданные внешние рамки оказываются слишком тесными для героя. Образ «любимой» здесь уже не вводится ни прямо, ни косвенно, герой только задается вопросом о ней, оставаясь в пределах своего лирического сознания.

 

 

Литература

[1] Корман Б.О. В.Г. Белинский об эмоциональном тоне лирической поэзии // Избранные труды по теории и истории литературы. Ижевск: изд-во Удм. ун-та, 1992. С. 9-25.

[2] Корман Б.О. О целостности литературного произведения // Избранные труды по теории и истории литературы. Ижевск: изд-во Удм. ун-та 1992. С. 119-128.

[3] Маяковский В.В. Полное собрание произведений в 20 т. – Т. 1. М.: Наука, 2013. 612 с.

Сведения об авторе: Насуева Аида Магомедсаидовна, м.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. E-mail: katz.aerozeppelin@gmail.com 

А.П. Зименков

Внутренняя рифма в творчестве Маяковского 1912-1917 годов*

 

Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН в рамках проекта "Русская и европейская классика в XXI веке: подготовка цифровых научных комментированных изданий" по гранту Министерства науки и высшего образования РФ на проведение крупных научных проектов по приоритетным направлениям научно- технологического развития (соглашение № 075-15-2024-549 от 23 апреля 2024 г.).

 

1. Изучению русской концевой рифмы в отечественном стиховедении посвящено довольно много исследований. Что же касается внутренней рифмы, то она была и остается в отечественном стиховедении на положении Золушки. В словари рифм внутреннюю рифму не включают и монографические исследования о ней не пишут. В лучшем случае дело сводится к небольшим разделам или отдельным страницами в стиховедческих трудах, диссертациях и статьях. Специальные работы о внутренней рифме есть, но их число невелико.

Причины, по которым внутренние рифмы в русской поэзии – в отличие от концевых рифм – до сих пор не стали предметом углубленного исследования, носят объективный характер. 

В XIX веке редко прибегали к внутренней рифме. XX век радикально расширил ее сферу применения, круг обязанностей и возможностей. Обретя в результате реформы русского стиха 1900-1910 гг. системообразующие свойства, она вышла на более значимый уровень функционирования в поэтической речи. Взаимодействуя с рифмой концевой и другими формами звуковой организации стиха, внутренняя рифма сделалась эффективным инструментом объединения звуковых «атомов» и «молекул» поэтического текста в звуко-семантическое целое, умножила способы игры словами, создания паронимии, звуковых и смысловых перекличек. 

Выход на такой уровень звуковой организации и взаимодействия случался и прежде – в народной частушке и классической поэзии. Например: 

 

Пускай хают, нас ругают,
Что отчайные РАСТЕМ.
А мы чайные-отчайные
Нигде не ПРОПАДЕМ!

Частушка, записанная С.А. Есениным. [1, с. 336].

 

До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский БАРОН;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в БРОТЕРСТОН…

В. Жуковский. Замок Смальгольм, или Иванов вечер

 

Но только в стихах XX века случайное, факультативное стало осознанным и востребованном принципом поэтического звукового мышления.

Однако, против ожидания, даже радикальное функциональное и композиционное преображение внутренней рифмы не привело к росту исследовательского интереса к ней. Одна из причин этого –инерция взглядов и представлений, сложившихся в эпоху, когда внутренняя рифма была ярким, но редко встречавшимся элементом поэтической текста с ограниченными функциональными задачами. Инерция этих взглядов и представлений мешала и до сих пор мешает разглядеть в текстах русских поэтов XX века преображенную внутреннюю рифму, – прошедшую огромный путь развития и ставшую совсем непохожей на классическую, которая ассоциируется с концом полустишия и цезурой. 

Цель моего выступления – привлечь внимание к внутренней рифме и ее функциональному преображению в творчестве Маяковского 1912-1917 гг.

 

2. В своих первых опытах с внутренней рифмой Маяковский следовал за Хлебниковым, показавшим, как можно увеличить художественно-технические возможности внутренней рифмы, связав ее и концевую рифму, паронимию, парономазию и склонение слов, звуковые повторы, повторы словесных формул и синтаксических структур в единое звуко-семантической целое.

Второе «профессиональное, печатаемое» стихотворение Маяковского «Утро» (1912) переполнено разного рода внутренними рифмами, которым обязано большей частью своих художественных эффектов.

 

Утро

Угрюмый дождь скосил глаза.
А за
решеткой
четкой
железной мысли проводов –
перина.
И на
нее
встающих звезд
легко оперлись ноги.
Но ги-
бель фонарей,
царей
в короне газа,
для глаза
сделала больней
враждующий букет бульварных проституток.
И жуток
шуток
20клюющий смех –
из желтых
ядовитых роз
возрос
зигзагом.
За гам
и жуть
взглянуть
отрадно глазу:

раба
крестов
страдающе-спокойно-безразличных,
гроба
домов
публичных
восток бросал в одну пылающую вазу.

Подобные приемы используются и в стихотворении «Из улицы в улицу» (1913), которое также относится к группе первых опубликованных Маяковским:

 

Пестр, как форель,

сын

безузорной пашни.

Фокусник

рельсы

тянет из пасти трамвая,

скрыт циферблатами башни.

 

Лиф души расстегнули,

Тело жгут руки.

Кричи, не кричи:

«Я не хотела!» – 

резок

жгут

муки.

 

Сходство с хлебниковскими внутренними рифмами здесь очевидно. Неслучайно о звуко-семантической системе Хлебникова Маяковский позднее восхищенно написал: 

 

Для Хлебникова слово – самостоятельная сила, организующая материал чувств и мыслей. Отсюда — углубление в корни, в источник слова, вовремя, когда название соответствовало вещи. 

Хлебниковские строки –

Леса лысы.

Леса обезлосили. Леса обезлисили – 

не разорвешь – железная цепь. [2, с. 24].

 

3. Кубофутуристы и начинающий Маяковский дорожили своими экспериментами с внутренней рифмой и в манифесте сборника «Садок судей» (Вып. 2. 1913) с гордостью заявили: 

 

Передняя рифма (Давид Бурлюк), средняя, обратная рифмы (Маяковский) разработаны нами. 

 

Из дальнейшей творческой деятельности поэта следует, что внутренняя рифма не была его мимолетным увлечением. Этим приемом он регулярно пользовался и в дальнейшем. 

 

Что теперь?
Один заорал, толпу растя.
Второму прибавился третий, четвертый.
Смяли старушонку.
Она, крестясь, что-то кричала про черта.

И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!

Вот так я сделался собакой (1915)

 

 

В том числе и в 1920-е гг.

 

Француз

Остальное устроится 

Остальное — пустое!

Мистерия-буфф (1918)

 

 

Пули погуще! 

по оробелым!

В гущу бегущим

грянь, парабеллум!

150 000 000 (1920)

 

Именно поэтому размышление Маяковского в статье «Как делать стихи?»  (1926), посвященное местоположению рифмующихся слов, не носило абстрактно-теоретического характера, а подводило итоги многолетнего использования этого приема на практике: 

 

Обыкновенно рифмой называют созвучие последних слов в двух строках, когда один и тот же ударный гласный и следующие за ним звуки приблизительно совпадают.

Так говорят все, и тем не менее это ерунда.

Концевое созвучие, рифма – это только один из бесконечных способов связывать строки, кстати сказать, самый простой и грубый.

Можно рифмовать и начала строк:

улица –
лица у догов годов резче,

и т. д.

Можно рифмовать конец строки с началом следующей:

Угрюмый дождь скосил глаза,
а за решеткой, четкой

и т. д.

Можно рифмовать конец первой строки и конец второй одновременно с последним словом третьей или четвертой строки:

Среди ученых шеренг
еле-еле
в русском стихе разбирался Шенгели

и т. д., и т. д. до бесконечности. [2, с. 105–106].

 

После Маяковского звуковая организация русского стиха продолжит совершенствоваться. В том числе на основе всего того, что удалось сделать Маяковскому, который решительно освободил рифменные созвучия от обязанности располагаться в конце строки, показал на множестве примеров самые разные звуко-семантические возможности внутренней рифмовки, а также предложил направление ее дальнейшего развития.

 

 

Литература

 

[1] Есенин С. А. Полн. собр. соч.: в 7 т. / ИМЛИ им. А. М. Горького РАН. – Т. 7. Кн. 1. – М.: Наука; Голос, 1999.

[2] Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: в 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. – Т. 12. – М.: Худож. лит., 1955–1961.

 

Сведения об авторе: Зименков Алексей Павлович, с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. E-mail: zimvid@yandex.ru

 

П.М. Куревлева

Образ поэта в ранних произведениях В.В. Маяковского*

 

*Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН в рамках проекта «Русская и европейская классика в XXI веке: подготовка цифровых научных комментированных изданий» по гранту Министерства науки и высшего образования РФ на проведение крупных научных проектов по приоритетным направлениям научно-технологического развития (соглашение № 075-15-2024-549 от 23 апреля 2024 г.).

 

Вопросы саморефлексии волновали всех поэтов разных времен и народов. Футуристы по своим убеждениям были устремлены в будущее. Поэты нового направления в литературе отрицали «старое» искусство, которое изжило себя и предлагали строить новое, с чистого листа. Поэтому важно понять, в чем Маяковский как поэт нового направления видел свою миссию. 

Вопросом, кто такой поэт и какова его судьба в этом мире, Маяковский задавался с самого начала своего творческого пути. Характерно, что его первый стихотворный сборник назывался просто – «Я!». Автор писал стихи прежде всего о себе, о том, что его волнует, облекая эти переживания в усложненные образы.

Первая пьеса поэта называлась «Владимир Маяковский» (1913) и являлась квинтэссенцией самоанализа поэтической деятельности автора. Причем главную роль в спектакле, как ни трудно догадаться, исполнял тоже сам драматург.

Жанр этого произведения Маяковский определил как трагедия. Считается, что трагедия в театральном искусстве в чистом виде существовала только в Древней Греции и носила изначально ритуальный характер, связанный с поклонением богу Дионису. Ко второму действию своей трагедии, Маяковский дает такую ремарку: «Площадь в новом городе. В. Маяковский переоделся в тогу. Лавровый венок». Автор явно указывает на свою связь с традицией — несмотря на то, что город новый, наряд у поэта старинный. То есть роль поэта остается такой же, как и много веков назад. Это константа, которая не подлежит изменению.

По Аристотелю «трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему <определенный> объем, <производимое> речью <...> <производимое> в действии, а не в повествовании, и совершающее посредством сострадания и страха очищение подобных страстей» [1]. В своем произведении Владимир Маяковский характеризует поэта, прежде всего, как проводника страданий всего человечества. По сюжету пьесы люди отдают главному герою свои слезы, потому что они не знают, что с ними делать и не хотят с ними жить, а поэт пытается прервать этот ритуал восклицанием: «мне с болью-то как?» Однако слышит в свой адрес только угрозы от людей и такое объяснение: «Ты один умеешь песни петь». А песни необходимы людям как отголоски ритуального прошлого, к которому нас отсылает жанр трагедии. Поэт помогает взглянуть людям со стороны на их страдания. Пережив их снова, они испытывают катарсис и, таким образом, очищаются и освобождаются от своей боли.

Режиссер и актер Александр Мгебров вспоминал о впечатлении, которое оказала на него увиденная трагедия «Владимир Маяковский»: «Мне сделалось невыразимо грустно <…> от того, что я как бы соприкоснулся в тот вечер со скорбью, соприкоснулся с вечно затравленной человеческой душой, которая, как принц в лохмотьях нищего, нашла исход своим слезам в бунте футуристов» [2]. По воспоминаниям Мгеброва автор во время спектакля как будто сам себе воздвигал памятник, однако тем самым оказывался очень уязвим перед толпой и ее реакцией на его творчество.

«Трагедия — ограниченные личностью страдания» – такое определение давал Иоганн Вольфганг фон Гете [3]. Это очень точно подходит к произведению «Владимир Маяковский» и отчасти помогает нам расшифровать суть текста.

Тема страданий творческой личности присутствует также во многих стихотворениях поэта. Одиночество автора подчеркивается образом толпы в стихотворении «Скрипка и немножко нервно» (1914). Главный герой среди целого оркестра инструментов находит только одну «родственную душу» — скрипку, которая в отличие от остальных позволяет себе проявить свои эмоции и выдать тем самым «фальшивую ноту»: «Но это не сольное исполнение скрипки. Ее образ вырисовывается только на фоне целого оркестра, представленного духовыми и ударными инструментами. Поэт восстает против обывательской сущности толпы, но устремлен к диалогу с отдельной личностью» [4]. Оркестр – метафора сообщества поэтов, писателей и творческих личностей. Однако даже в таком, казалось бы, близком Маяковскому окружении, он чувствует себя чужим. Быть не только услышанным, но и понятым — вот к чему стремится поэт: «Знаете что, скрипка? / Мы ужасно похожи: я вот тоже ору /а доказать ничего не умею!» 

Традиционный конфликт поэта и толпы, материального и духовного является основой стихотворения «Нате!» (1913): «…я — бесценных слов транжир и мот». Маяковский, апеллируя такими образами, размышляет о ценности своего искусства. Он понимает весомость слов, которые использует в своих произведениях и выступлениях, но не все его читатели и слушатели осознают их значимость. Не до всех доходит суть слов.

Маяковский как поэт сравнивал себя с Богом в своих стихотворениях. Даже ставил себя наравне с ним и высокомерно возвышался над толпой: «Я это все писал о вас, бедных крысах». Однако надменность сразу перебивалась признанием в избранности, которая ощущалась как недуг: «я — блаженненький». Блаженный в буквальном переводе с греческого значит «счастливый». Но в русском языке это также синоним слова «юродивый», что уже близко к безумию. Про таких людей говорят, что они «не от мира сего». Юродивые ближе к Богу, чем к земному окружению, поэтому к ним на Руси всегда было уважительное отношение, несмотря на их странность.

Образ поэта в ранних произведениях Владимира Маяковского очень противоречив. Автор использовал контрастные определения, то возвышая, то принижая свои заслуги, тем самым показывая, насколько все субъективно в его поле деятельности. 

Свой поэтический талант Маяковский рассматривал, с одной стороны, как дар, который делает его уникальным и значимым, а с другой — как некую болезнь, которая мешает ему жить, как все. С начала своего творческого пути Маяковский балансировал между этими противоположными качествами, присущими поэту. Тем не менее Маяковский уже в начале своего пути осознавал свою ответственную миссию в создании «нового», но при этом как поэт он обладал самоиронией и даже трагедийные мотивы мог скрасить комичными нотами, показав ситуацию с разных сторон.

 

 

Литература

[1] Аристотель и античная литература [Текст] / АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького; [Отв. ред. М.Л. Гаспаров]. – М.: Наука, 1978. С. 115.

[2] Мгебров А.А. Жизнь в театре: в 2 т. / Под ред. Е. М. Кузнецова, вступит. ст. Е. М. Кузнецова, предисл. Г. Г. Адонца, коммент. Э.А. Старка. – Т. 2. Старинный театр. Театральная лирика предреволюционной эпохи и Мейерхольд. Пролеткульт. – М.; Л.: Academia, 1932. 510 с. URL: http://teatr-lib.ru/Library/Mgebrov/Life_th2/ (дата обращения 25.10.2024).

[3] Гете И.-В. Об эпической и драматической поэзии [1797, 1827] / Пер. Н. Ман // Гете И.-В. Собр. соч.: в 10 т. – Т. 10. – М.: Худож. лит., 1980. С. 274.

[4] Брюханова Ю.М., Шевченко С.А. Самоидентификация поэта в творчестве В. Маяковского и В. Полозковой // Вестник Омского государственного педагогического университета. Гуманитарные исследования. 2018. №4 (21). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/samoidentifikatsiya-poeta-v-tvorchestve-v-mayakovskogo-i-v-polozkovoy (дата обращения: 25.10.2024).

Сведения об авторе: Куревлева Полина Максимовна, аспирант, м.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. E-mail: polina_kurevleva@mail.ru

 

П.А. Ворон

След В.В. Маяковского во французском плакате

 

В 1929 году издательство Les editions socialistes выпустило альбом коллажей художника-самоучки, а впоследствии скульптора Фреда Дельтора (настоящее имя – Федерико Антонио Карассо) «Ярмарочный тир. 12 персонажей в ожидании <шара>». В названии на месте предполагаемого слова «шар» или «пуля» стоит знак «точки». Альбом представляет собой 12 листов с отпечатанными изображениями, раскрашенными в оттисках по трафарету, каждый из которых представляет собой персонифицированного врага социализма. 12 «героев» альбома – это милитаризм, собственность, филантропия, социал-демократия, правосудие, колониализм, фашизм, полицейский сыск, парламентаризм, филистерство, религия, шовинизм. Этот список представлен в альбоме на семи языках: французский, нидерландский, английский, русский, итальянский, португальский. Предисловие к изданию написано Анри Барбюсом. Примечательно, что в предисловии Барбюс называет героев альбома исключительно гномами. 

Через Анри Барбюса Дельтор мог быть знаком с Арагоном и Эльзой Триоле. Как следствие, ему мог быть доступен альбом В. В. Маяковского «Герои и жертвы революции». Оба альбома обнаруживают концептуальное сходство: персонифицированное изображение врагов или героев и жертв некого политического явления. Кроме того, очевидно сходство стилистических решений. С другой стороны, кубистическая конструктивистская стилистика к моменту создания альбома «12 персонажей в ожидании…» стала мировым достоянием. 

 

Сведения об авторе: Ворон Полина Алексеевна, к.ф.н., с.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ. E-mail: psklyadneva@gmail.com