М.А. Ариас-Вихиль (Москва)

 

Онтология пространства в фантастической литературе (на материале французской литературы 1970-х гг.)

Онтология как учение о бытии изучает формы организации бытия такие, как пространство и время. По мере усложнения организации социальной жизни осознается необходимость находить новые способы познания, выходящие за границы человеческого опыта. В фантастической литературе пространство и время как знание человека о мире обретают новые формы выражения, выходящие за границы очевидного, вырабатываются особый язык описания типичных, повторяющихся ситуаций, связанных с расширением контактов с миром в форме культурных контактов, торговли, военных конфликтов и т.д. Французская фантастическая литература 1970-х гг. отражает усложнение внутренней организации общества в условиях бурного научно-технического прогресса, определяющего разнообразие взаимодействий человека с природным миром. Так фантастические «Истории…» 1970-х гг. («История луга», 1970; «История пустыни», 1972; «История моря», 1975; «История леса», 1975; «История неба», 1979) одного из знаковых авторов послевоенной французской литературы Жана Кейроля являются воплощением и развертыванием философской концепции автора, с характерным противопоставлением мира человека и мира природы и осознанием важной истины, сформулированной автором как осознание "нашей общей с природой души”. Утопическое пространство, созданное автором в «Историях…», является одной из форм осознания образа будущего, выражением некого нравственного максимума, к которому должно стремиться общество.

 

Ариас-Вихиль М.А, д.ф.н., ведущий научный сотрудник Архива А.М. Горького, ИМЛИ РАН

E-mail: marina.arias@mail.ru

А.Н. Беларев (Москва)

 

Кометные цветы: концепция сада в фантастике Пауля Шеербарта

 

 Идея центробежного мироздания реализуется у фантаста в концепции сада. Она строится на движении от земного сада к космическому. Космический сад может быть увиден из земного сада. Можно сравнить реальный сад с символической сценой, где звучит рассказ о космическом саде или разыгрывается спектакль из жизни космоса и внеземных растений. Жизнь Вселенной явлена в этом представлении как растительная жизнь, а космические объекты толкуются как растения («Флора Мор»,1909). Другим вариантом развития образа сада можно считать описания неземных садов в планетных романах «Великая революция» (1902) и «Лезабендио» (1913). Инопланетные сады у Шеербарта отличаются пятью особенностями. 1.Архитектура космического сада строится на «выворачивании» неких пространственных зон вовне, на движении от внутреннего к внешнему. Архитектор Манези, работавший в пещерных садах в недрах астероида, крепит к башне Лезабендио висячий сад и украшает ее каркас гирляндами. Создается сад, открытый космосу. 2.Растения, как и здания, наделяются подвижностью. Садовник Манези работает с вьюнами и лозами, которые стремительно растут, следуя за ростом новой архитектуры. 3.Сад начинает парить, теряет тектонику, отрывается от почвы. 4.Сады и растения, как и небесные тела, тяготеют к свободной игре беспредметных форм, которые причудливо соединяются и распадаются, заставляя зрителя забыть о правдоподобии. 5. В основе сада лежит свет (от электрического до мистического). 

Беларев Александр Николаевич, к.ф.н., с.н.с. отдела теории литературы ИМЛИ РАН, abelarev@gmail.com

 

 

Э.В. Васильева (Москва)

Трансформация локуса Волшебной страны 

в романе-ретеллинге Дж. Брома «Похититель детей»

 

Исследование выполнено по гранту Правительства Российской Федерации (соглашение № 23-28-00989 от 14.06.2022, срок реализации 2023—2024 гг.) «Английская классическая литература в мировой культуре: рецепции, трансформации, интерпретации».

 

В романе «Похититель детей» Дж Бром переосмысливает произведения Дж.М. Барри о Питере Пэне. Важным механизмом адаптации детской классики начала XX в. к ожиданиям современного взрослого читателя является переработка локуса Волшебной страны. Бром обманывает ожидания – и читателей, и своих героев, – используя элементы элизийской образности (заимствованные им как из Библии, так и из кельтского легендариума) для конструирования locus horridus своего текста. Вопреки устоявшейся традиции литературы в жанре фэнтези, манящий иной мир, в который попадают герои романа, оказывается изменчивой страной кошмаров, непрестанно осциллирующей между прелестной иллюзией и чудовищной реальностью. Как художник, Бром внимательно подходит к визуальной составляющей нарратива, создавая яркие, кинематографичные описания Авалона и его обитателей и используя техники gore-письма для усиления хоррор-эффекта. Важным аспектом стратегии автора является повторение приема в конце романа и представление уже реального мира, в который попадают обитатели Авалона, в качестве еще одной страны кошмаров. 

 

Васильева Э.В., с.н.с., к.ф.н., ИМЛИ РАН

E-mail: elmvasilyeva@hotmail.com

 

 

А.Л. Гумерова (Москва)

 

«Легенда местности» и легендариум Дж.Р.Р. Толкина

 

Для локально-исторического метода Н.П. Анциферова характерно понятие «легенда местности» – то представление о локусе, которое сложилось благодаря вере людей в легенду, одушевляющую это место, благодаря истории и поэзии. Можно ли воспользоваться этим термином для чтения и понимания произведений Дж.Р.Р. Толкина и, шире, более поздних произведений фэнтези?

Сюжет «Властелина колец» состоит в путешествии Братства к определенной цели, и структурно повествование выглядит как переход от локуса к локусу, в локусах раскрывается «легенда местности» и пробуждается историческая память места. Толкин в одном из своих поздних писем назвал свой роман «экспериментом по созданию Вторичной веры» – и это перекликается со словами Анциферова в работе «Теория и практика литературных экскурсий» о желании читателя ощутить над собой власть образов, вдохновивших писателя. «Легенда местности» появляется и в других произведениях легендариума Толкина, а в ряде его произведений, оставшихся незавершенными, речь идет об английских, а не вымышленных, локусах.

Толкин вдохнул в литературу фэнтези идею создания исторического, легендарного фона, необходимого для произведения; и формально-содержательная роль этого фона в фэнтези лучше всего может быть понята и освещена с применением литературных терминов, разработанных Н.П. Анциферовым для его локально-исторического метода в литературоведении.

 

Гумерова А.Л., к.ф.н., с.н.с. отдела теории литературы ИМЛИ РАН 

E-mail: gratia4@yandex.ru

 

 

 

 

М.К. Кшондзер (Любек)

 

Реальность и фантастика в пространстве повести М.Ю. Лермонтова «Штосс»

 

 Специфика пространства в фантастическом произведении определяется в первую очередь контрастом между реальной действительностью и вымышленным миром текста. Одним из основополагающих центров фантастической литературы принято считать «принцип границы», разделяющей и в то же время соединяющей различные пространственные миры.

 В повести М.Ю. Лермонтова «Штосс» такой границей является восприятие главного героя Лугина, глазами которого читатель видит пространство города – Петербурга, а также пространство дома, постепенно сужающееся до границ одной картины. Т.н. «двойная мотивировка» (термин В. Вацуро) событий и поступков героя позволяет трактовать происходящее как в контексте категорий фэнтезийной поэтики (сон, галлюцинации, мотивы призрака), так и в мистически-оккультном ключе (оживший портрет, игра в карты с призраком и т.д.). В этой связи роль пространства выдвигается на первый план: «петербургский» текст повести всегда предполагает колебание между мистической и реалистической трактовкой сюжета. Искаженное восприятие реального пространства, отчуждение героя от обыденных предметов и явлений (« чужой город», «чужой дом», несуществующий номер дома, запустение в комнатах, дающее простор для мистических видений) – все это позволяет характеризовать повесть Лермонтова как один из первых опытов «загадочной» прозы, в которой пространство создает важный фон для понимания психологического состояния героя и для разграничения реального и мистического планов произведения.

 

Кшондзер М.К., д.ф.н., руководитель литературного общества «Арион» (Любек, Германия)

E-mail: mkkshondzer@gmail.com

 

Д.Д. Николаев (Москва)

 

Пространство как граница фантастического в литературе: 

невозможность преодоления возможного

 

Пространство в фантастике остается устойчивым, что обусловлено возможностями, которые предоставляет пространство в реальности. Наше сознание не может вообразить нечто выходящее за рамки пространственно возможного, потому что пространство, в отличие от времени, практически не ограничивает наши в нем возможности.

Фантастическое может строиться как раз на изменении базовых характеристик всевозможности: каждую из имеющихся в реальности возможностей можно ограничить. Но это лишь проекции возможных и в реальности ограничений, просто принимающие иной масштаб. Еще одна модель связана не с ограничением характеристик, а по сути, с переназыванием, как происходит в мире «зазеркалья».

Основными механизмами фантастического, если говорить об использовании пространства, являются ускорение в нем перемещения, освоение пространства, находящегося за рамками доступного в реальности, и создание нового пространства. В двух последних случаях с точки зрения пространственной ключевым фантастическим элементом становится преодоление барьера доступности. Хотя для рационального сознания в первом случае это доступность недоступного возможного, а во втором – доступность недоступного невозможного.

Ну и, наконец, в основе фантастического произведения может лежать искажение или трансформация пространства, которое предстает подчиняющимся иным законам (Хайнлайн, Дейч, Гарднер, Прист и т.д.). Авторы таких произведений чаще всего отталкиваются от топологии, но «изнутри» иное пространство не отличается от реального: «пятое измерение» только обозначается.

Проблема не в том, что принципиально иного фантастического пространства не может быть, а в том, что оно не может быть передано автором читателю, поскольку нет иного литературного пространства. Читательское воображение «автоматически» помещает изображаемое в привычные пространственные формы. что можно преодолеть в визуальных искусствах, но не в тексте. Привычное пространство остается системообразующим фактором, поддерживающим ощущение реальности. Таким образом, в литературе мы имеем дело не с фантастическим пространством как таковым, а с фантастическим заполнением пространства.

 

Николаев Д.Д., д.ф.н., в.н.с. Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН

E-mail: ddnikolaev@mail.ru

Е.А. Папкова (Москва)

 

Фантастическая Москва в творчестве Всеволода Иванова 1930 – 1940-х гг.

 

Исследователями отмечено, что в литературе 1920-х гг. («Москва кабацкая» С. Есенина, «Иван-Москва» Б. Пильняка, «Вор» Л. Леонова и др.) образ Москвы трансформируется и «напоминает петербургский миф русской литературы» [1, с. 151], включающего в себя фантастическое пространство.

В романе Вс. Иванова «У» (1933) образ уходящей в прошлое Москвы, представленной домом № 42, где собрались воры, спекулянты, шулеры, создается с использованием гротеска, расширения пространства, оживления неживого – художественных приемов, отсылающих к поэтике Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина. Прежние, дорогие рассказчику и новые, данные сатирически духовные центры Москвы показаны в сне о петухе.

Страницы дневника писателя 1942–1943 гг. показывают его восприятие военной Москвы как города, опутанного «сетями смерти»; записи о посещении московских домов включают фантастические элементы.

Личная душевная борьба Иванова против тоски и отчаяния, пробуждение духовной силы отразились в фантастическом рассказе «Агасфер»  (1944, 1956), в котором при помощи «неявной фантастики» (Ю. Манн) показан процесс подмены героя его двойником, Паулем фон Эйтценом, и создан, как и в дневнике, образ Москвы как фантастического города. 

 

Литература

 

1. Корниенко Н.В. Москва во времени»: Об одной литературной акции 1933 года // Октябрь. 1997. № 9. С. 147–157. 

 

Папкова Е.А., д.ф.н., с.н.с. Института мировой литературы имени А.М. Горького РАН

E-mail: elena.iv@bk.ru

 

 

И.Л. Попова (Москва)

 

Реальность и фантастика в гротескно-комических жанрах. 

К постановке проблемы

 

Гротеск актуализирует проблему соотношения реальности и фантастики в искусстве; классического, верифицируемого знания и неофициальной науки. 

Гротеск подвергает испытанию аристотелевскую теорию мимесиса, повествуя не о том, что было (как это делает историография) и не о том, что могло быть (как это делает эпос, трагедия, комедия), а о том, чего быть не могло: о сочетании несочетаемого, о соединении несоединимого, о невозможных, невероятных, немыслимых гибридах. 

В докладе анализируется история понятия «гротеск», основные этапы осмысления и теоретизации «гротескного» и «гротескно-комического» в соответствии с доминирующими концепциями мимесиса и миметического. 

Гротеск актуализирует проблему тела и телесности; эффект фантастического в представлении о реальном и значение топографических реалий в фантастическом нарративе.

 

Попова И.Л., ведущий научный сотрудник, доктор филологических наук, ИМЛИ РАН

E-mail: irina.popova@mail.ru 

 

В.С. Сергеева (Москва)

 

Пространство сна и традиции мистических видений в творчестве Дж.Р.Р. Толкина

 

Когда речь идет о символически значимых перемещениях героя у Толкина (поиски блаженного края, путешествие в неведомое, мотив тяги к странствиям, образ морестранника и т.д.), в первую очередь вспоминается традиция ирландских сказаний, повествующих в морском путешествии героя в другой мир. У Толкина есть стихотворение 1955 г. под названием «Имрам» (Смерть св. Брендана), герой которого рассказывает ученику о своих путешествиях на запад и о прекрасном острове, где он слышал песнь эльфийского народа. Иными словами, сюжет о св. Брендане для Толкина всегда остается значимым. Однако тема перемещения в особо значимое пространство, и тема сна/видения, и тема границы, за которой лежит сокрытое от человека знание связаны с еще одной, более поздней, чем имрамы, традицией – средневековыми аллегорическими путешествиями-видениями. Толкин, несомненно, был с ними знаком – над одной из таких поэм, знаменитой «Жемчужиной», он работал, в том числе, рассуждая об отношении средневекового человека к видениям. Башня, холм, сад как символические точки пространства видения, образ сновидца, его взаимодействие с персонажами (в частности, женщинами), сообщающими ему некую мудрость, внутритекстовые дискуссии об истинности снов и возможности их истолкования – все это связывает произведения Толкина с визионерской литературой высокого Средневековья. Отношение и к сну, и к аллегории у самого Толкина было неоднозначным – с одной стороны, сюжетная рамка в виде сна как бы отрицает достоверность происходящего (как в «Алисе» Л. Кэрролла), с другой – во сне могут «пробуждаться неведомые силы духа» (тема сна, позволяющего соприкоснуться с «истинным прошлым» человечества, раскрывается в неоконченном толкиновском романе «Notion Club Papers»).

 

Сергеева В.С., к.ф.н., с.н.с. отдела теории литературы ИМЛИ РАН

E-mail: yogik84@mail.ru

В романе Вс. Иванова «У» (1933) образ уходящей в прошлое Москвы, представленной домом № 42, где собрались воры, спекулянты, шулеры, создается с использованием гротеска, расширения пространства, оживления неживого – художественных приемов, отсылающих к поэтике Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина. Прежние, дорогие рассказчику и новые, данные сатирически духовные центры Москвы показаны в сне о петухе.

Страницы дневника писателя 1942–1943 гг. показывают его восприятие военной Москвы как города, опутанного «сетями смерти»; записи о посещении московских домов включают фантастические элементы.

Личная душевная борьба Иванова против тоски и отчаяния, пробуждение духовной силы отразились в фантастическом рассказе «Агасфер»  (1944, 1956), в котором при помощи «неявной фантастики» (Ю. Манн) показан процесс подмены героя его двойником, Паулем фон Эйтценом, и создан, как и в дневнике, образ Москвы как фантастического города. 

 

Литература

 

1. Корниенко Н.В. Москва во времени»: Об одной литературной акции 1933 года // Октябрь. 1997. № 9. С. 147–157. 

 

Папкова Е.А., д.ф.н., с.н.с. Института мировой литературы имени А.М. Горького РАН

E-mail: elena.iv@bk.ru